Людмила Бояджиева - Портрет в сандаловой рамке
— Ручная восточная работа, 19 век, — механически выдала характеристику Вера.
— Важно другое — мы видим здесь, на изнанке, жуткий хаос, переплетение цветных нитей, узлы — невнятную путаницу. А теперь раз- два- три! — Глеб перевернул ковер. — Дивный узор! И как немыслимо сложно переплетаются линии и цвета, образуя красоту и гармонию. Ты поняла? Это наша жизнь, но нам дано видеть только изнанку и мы часто плутаем в хаосе событий, задавая вопросы: «зачем, за что, к чему бы все это?» Лишь иногда уголок ковра заворачивается и мы видим, какой чудный узор скрывается на его главной, лицевой стороне. (вольная цитата из «Дара» Набокова — Л.Б.)
— Которая видна лишь Высшему наблюдателю.
— И нам! Эти истории — давняя и наша — переплетены, составляя единый узор. Чудесный, Вера, чудесный!
— Но ведь нашей истории не было! Ты все подслушал, выдумал, наврал…
— Не знаю… Теперь ничего не знаю… Нет знаю! Моя правда в том, что мне жизненно необходимо, чтобы твоя история стала моей. Твои воспоминания — моими. Твоя дочь — нашей.
— Но ведь так не бывает. Нельзя прожить жизнь заново.
— Я уже прожил ее. Прожил с тобой! Что хочешь делай, хоть убей, я буду думать, что был Домбай и твою натертую ботинком щиколотку поцеловал в метель я… Что Машка — моя дочь. А это… — он посмотрел на шрам запястья, — это никакое не признание любви к Б. Бордо, выжженное еще в школе. Это начало твоего имени.
— Латинское «Б».
— Нет, наше «В»! Завтра же, если будет солнце, я выжгу твои инициалы полностью. Да чего ждать! Прямо сейчас, каленым гвоздем! — Глеб выбежал на кухню и Вера кинулась за ним — так нешуточно прозвучала угроза восполнить надпись каленым железом. Сейчас она совершенно точно понимала лишь одно — он сделает это! И видела иглу, проткнувшую тельце бабочки. «любовь так легко убить, — сказала гадалка. — Помните об этом…»
В опустевшей комнате вновь зазвучали вокализы горлиц, не смущавшихся громких голосов и грохота посуды, доносившихся из кухни.
Стройная девушка с рюкзачком и голым животиком над отчаянно заниженными джинсами, вошла, огляделась, принюхалась…
— Ого! Здесь разлили свежий борщ. Целую кастрюлю. Какое интересное фото… — взяв портрет, она с трудом стала читать надпись по овалу рамки:
«Память о прошлом… о прошлых существованиях…. Память о существованиях, которые были, находится внутри нас… Она прячется глубоко внутри. Но иногда поднимается из глубины к свету… И когда… когда это случается — ты не должен бояться. Не должен бояться и прогонять ее. Ты должен понять: с тобой произошло чудо, странник… Странник…»
Староанглийский. Как раз по моей части… Гм… Все не так просто, мамульчик…
Заметив пару, входящую из кухни, девушка спряталась за дверь.
Вера осторожно несла завернутую в полотенце руку Глеба, ухитрившись при этом нежно склонить голову к его плечу.
— Готовить ты больше не будешь, инвалид. Ошпариться борщом — это очень опасно!
— Но расписывать стены буду я. А ты слышала, что талдычат эти милые пташки? — Глеб прислушался. — Не ведаю, что означают эти птичьи воззвания на других языках, но по-русски совершенно очевидно: «Любите птицу!»
— Любить надо меня, — с полной серьезностью сказала Вера — Ты не сдашь меня в психушку, если я скажу, что узнала тебя, как только ты подсел за мой столик в том ресторане на озере?… Ну, не совсем до конца узнала. Просто мне очень сильно хотелось, чтобы это оказался ты, — она погладила шрам на его запястье. — Эту отметину я заметила сразу. Когда Марго рассказала про подвиг Майкла, я страшно раззавидовалсь. Кто-то страдает из-за любви, кто-то мечтает, но не обо мне.
— О тебе! Всю жизнь я страдал только по тебе! Не понимаю вообще — тебе нужен какой-то неведомый хмырь, крутивший роман с девушкой, случайно проведший ночь с ее подругой и исчезнувший! Да может он вообще… сплошной лузер или алкаш.
— Я и сама подумала — с чего бы это парню, завоевавшего Маргошку, вдруг влюбиться до смерти в ее, какую-то там совершенно не известную подругу. И двадцать лет ходить холостым, выискивая ее след. Да этот ловкач уже раз пять был женат!
— А я не женился! Я все выискивал. Вынюхивал след. Нашел. И ничего другого мне не надо. Ничего — слышишь? — Глеб взял старый фотоаппарат. — Наверно, такой был у Мишеля. А может, он самый. Главное — старикан ведь работает, а я потрясающе снимаю!
Оторвав розу от ветки он приложил ее к волосам Веры. Не шевелись, здесь сложная оптика! Никакой автоматики. Черт, как его наводить?
— А я впишусь в кадр? — вышла из своего укрытия Маша и села рядом с матерью.
— Ты как раз вовремя. Я жуткая сегодня, — обняв дочь, Верочка спрятала лицо в ее растрепанных волосах.
— Ты — единственная. Я так долго искал вас. Тебя и нашу Машку. А теперь, девочки мои родные, посмотрите сюда и послушайте хорошенько: Лю-би-мые….
ЩЕЛЧОК КАМЕРЫ, КОНЕЦ
