Мэри Брэддон - До горького конца
При этом предложении, сделанном с горечью, п-рэд умственным взором мистера Вальгрева мелькнула в далеком будущем горностаевая шляпа с шестью жемчужинами.
«В палате лордов заседали люди, начавшие с меньшими шансами на успех, чем я, — думал он. — С состоянием Августы Валлори можно купить что угодно в „коммерческой Англии“. Одно за другим исчезают старые имена из парламента, а из десяти новых восемь выбраны за обладание населенным поместьем или большим капиталом в банке. Когда же деньги соединены с профессиональною славой, это еще легче. Но странно будет, если я буду избран в палату лордов, а сэр Френсис Клеведон в палату общин».
Он взглянул на свои часы. Было три часа, а он еще ровно ничего не сделал, даже не ответил на три или четыре письма, требовавшее ответа. Он взял пачку бумаги, быстро настрочил несколько записок, оставил письмо мисс Валлори без ответа и закурил сигару, Кюпнедж вышел спросить, дома ли он будет обедать.
— Нет, через час приготовьте мне платье. Я не буду обедать дома и уйду рано.
Небольшая бессодержательная записка Августы Валлори развлекла его, дала новое направление его мыслям. Он не чувствовал более уныния. Напротив, он был доволен собой и светом, почти гордился своим поведением в последнем круизе своей жизни, готов был восхвалять себя за великодушие, благородство и благоразумие. Он забыл, что великодушие и благородство не всегда согласуются с благоразумием.
Глава XI. МИСТЕР ВАЛЬГРЕВ ИСПОЛНЯЕТ ОБЯЗАННОСТЬ
Кто не знает Акрополис-сквера и местности, к которой он примыкает, — местности, среди которой недавно возник Альберт-Голль, но где во время нашего рассказа еще не было Альберт-Голля, а было только блестящее здание оранжереи Земледельческого Общества среди обширной поляны, на которой помещалась выставка 1862 года. Акрополис-сквер есть квадрат, образуемый великолепными домами, окна которых выходят на геометрически распланированный сад, где небольшие отряды юной аристократии, еще не «выезжающей», играют в крокет в солнечное июньское утро или росистые сумерки, когда мать и старшие дочери отправляются в ярко освещенные залы, а гувернантки освобождаются от своих обязанностей.
В разгар лондонского сезона, когда у дверей ждут кареты, когда балконы украшены маркизами и множеством цветов, когда хорошенькие девушки катаются кавалькадами по улицам и сама атмосфера проникнута оживлением и весельем, Акрополис-сквер очень приятное место. Но и в своем лучшем виде он обладает всеми недостатками нового Лондона. Каждый дом есть подобие соседнего. Вы не найдете тут индивидуальности в архитектуре, составляющей прелесть старинных скверов, ничего подобного портикам, ни малейшего разнообразия в длинных рядах окон, а густой, мягкий цвет красного кирпича, гармонирующий как нельзя более с серым фоном английского неба, заменяется тут сумрачною темно-коричневою штукатуркой.
«Город Вавилон, в дни своего падения, был не страшнее Акрополис-сквера в конце августа», — думал Губерт Вальгрев, когда его извозчичий кабриолет повернул с нестерпимым стуком в величественный квадрат коричневых дворцов, сумрачный фон которых не оживлялся теперь пестрыми маркизами и цветами, а на спаленной солнцем лужайке сада не слышалось ударов биты о мяч.
Дом мистера Валлори был одним из самых великолепных в этом сквере и отличался характером респектабельности, прочности и величия, свидетельствовавших о богатстве его владельца. Занавесы столовой были цвета самого темного и густого кларета и из такой тяжелой шелковой материи, что складки их казались вытесанными из камня. Ставни столовой были темные дубовые, окованные по краям тончайшими полосками золота. Даже драпри на окнах гостиной были из тяжелой темно-зеленой материи, а единственные украшения, видневшиеся снаружи, были бронзовые статуэтки и пунцовые вазы восточного фарфора. Кисея, ленты, кружева, розовые подкладки, радовавшие зрение в других домах, не имели здесь места.
В швейцарской, украшенной черным мраморным камином, и бронзовою лампой, и имевшей вид погребальной гробницы, мистера Вальгрева встретил швейцар в темно-шоколадной ливрее и с напудренною головой. Окинув высокомерным взглядом уезжавший кабриолет (извозчичьи экипажи редко останавливались у дверей мистера Валлори), швейцар повел мистера Вальгрева в гостиную.
— Дома мисс Валлори?
— Дома, сударь. Мисс Валлори возвратилась полчаса тому назад с верховой прогулки.
В гостиной они не нашли никого, и слуга пошел отыскивать горничную мисс Валлори, чтобы сказать ей о посетителе, ожидающем ее госпожу, и прошло не менее десяти минут, прежде чем последняя узнала о приезде мистера Вальгрева. Гостиная, в которой он ждал, была очень большая комната, наполненная великолепною мебелью и сообщавшаяся через большую арку € комнатою меньшей величины, покрытою ковром, в центре которого стоял большой рояль. Все находившееся в этих двух комнатах было самое солидное и самое дорогое в своем роде. Этажерки из черного дерева, украшенные гроздьями плодов из сердолика и агата; Геркулес с вепрем на античной стойке; толстые портфели с гравюрами Альберта, Дюрера, Рембрандта и Гогарта, на двух резных дубовых стойках; на стенах несколько картин, небольших и новых, признанных лучшими на последних академических выставках; белая мраморная группа в центре большого оттомана, обитого зеленым шелком. Но чайные сервизы, дрезденские bejeuners, китайские пастушки, фотографические альбомы и тому подобные ценные безделушки, с помощью которых ожидающий посетитель мог бы сократить четверть часа праздного времени, не имели здесь места, и когда мистер Вальгрев осмотрел картины, ему осталось только ходить по ковру, рассматривая его узор и всевозможные оттенки зеленого цвета, или смотреть в окно на коричневые дома противоположной стороны сквера.
Он ходил по ковру, задумчиво осматривая комнату. Она не казалась ему прежде такой большой, как теперь, после брайервудской гостиной, с ее низким потолком, тяжелою резьбой, темными панелями и скромной мебелью. Он мог надеяться прожить всю жизнь в таких роскошных комнатах и пользоваться почетом, какой дает подобная обстановка, но без Грации Редмайн. Перспектива его будущности со всеми преимуществами богатства и влияния, которые должна была дать ему женитьба, всегда нравилась ему. Картина любви в хижине не имела для него ничего привлекательного. Но теперь, вопреки его воле, своенравная фантазия рисовала ему картины жизни с Грацией, в какой-нибудь красивой загородной вилле, — жизни трудовой и тяжелой с неопределимыми преградами к успеху, но с любимою женщиной и с семейным счастьем.
