Клэр Бреттонс - С вечера до полудня
Эванс подозревал, что у Шелтона и матери Габриелы был роман, но сам Гордон в этом очень сомневался. С тех пор как отец Габриелы канул в неизвестность, семья была крайне стеснена в средствах, но, насколько Гордону было известно, Шелтон и мать Габриелы ни разу не встречались. И непонятно, на каком основании Эванс утверждал, что они любовники. Ответ на этот вопрос он унес с собой в могилу. Зато, по мнению Гордона, мать, угнетенная вечной нехваткой денег, запросто могла использовать способности своей дочери. Она могла заставить малышку притворяться, будто та «видит» разные вещи. Дети всегда хотят сделать приятное родителям. Разве сам он в свое время не доигрывал чемпионат по футболу со сломанной рукой — и все лишь для того, чтобы не разочаровать отца. Может статься, и Габриела именно потому и притворялась медиумом, чтобы не разочаровывать мать, покинутую отцом. А может, и ради денег, чтобы выбраться из нищеты.
Все это возможно, решил Гордон, но не очень-то похоже на Габриелу. Роскошная обстановка дома, конечно, впечатлила ее, но не сверх меры, разве что цветы в саду… Нет, честно говоря, погоня за деньгами — совсем не ее стиль. Но, тут же напомнил он себе, она ведь искусная лицедейка. Быть может, ее равнодушие к вещам чисто напускное?
Гордон запустил руку в волосы. Дьявольщина, ему-то что за дело до причин, заставляющих ее притворяться? Эванс мертв, и она в ответе за его гибель. Вот и все.
— Гордон?
На фоне высокого окна девушка казалась особенно маленькой и печальной. Белые брючки ниже колен были забрызганы грязью, на помятой желтой блузке виднелись пятна горчицы. Влажные волосы свисали поникшими прядями. А глаза… Ох, каким потерянным казался их взгляд! Ну как ей удается выглядеть столь беззащитной и трогательной?
— Я хотела поблагодарить тебя… за сегодня.
Она не лгала. Его снова охватило чувство вины. Уж лучше бы она злилась, лишь бы не смотрела на него так, словно только что потеряла лучшего друга. Он пожал плечами.
— А для чего же существуют партнеры?
— Я так испугалась. — Она вымученно улыбнулась. — Вообще-то я редко чего боюсь.
— Знаю. — Гордон ничего не мог с собой поделать. Он умирал от желания успокоить ее, взять на себя ее тревоги. Каким-то необъяснимым образом ей каждый раз удавалось растрогать его до глубины души, пробиться через все заслоны, что он выставлял на пути непрошеного чувства. — Почему бы тебе не лечь? А я принесу стакан горячего молока.
Габриела кивнула, и он вышел из комнаты.
К тому времени, как Гордон согрел молоко и позвонил в полицию, чтобы уведомить о взломе, он успел уже обо всем поразмыслить и окончательно запутаться. Все его эмоции по отношению к Габриеле Вудс оказались сплошным клубком противоречий. Он хочет ее — и знал, что ни в коем случае не должен поддаваться желанию. Он сомневался в возможности похищения ребенка и сердцем чувствовал, что похищение было. Он ненавидел Габриелу за ложь — и сам лгал ей. Знал, что она мошенница, — и, однако, она ни капельки не походила на мошенницу, а, наоборот, выглядела очень беззащитной и открытой. Она и была такой. Он твердо решил не поддаваться на ее уловки — и испытывал непреодолимую потребность защищать ее.
Заключив, что он вконец потерял рассудок, Гордон постучался в дверь.
Никакого ответа. Он постучался снова.
— Габи?
Молчание.
Он осторожно приоткрыл дверь. Девушка сидела на кровати, поджав под себя ноги. На ней была длинная фланелевая ночная рубашка, такая выцветшая, словно сто лет провалялась в комоде. Лицо ее застыло, превратилось в напряженную маску, а щеки стали белее молока.
— Габи? — Гордон подошел ближе, но она не шелохнулась. Поставив молоко на ночной столик, он присел на краешек кровати и ласково коснулся ее руки. — Габи, постарайся не думать о случившемся. Тебе сейчас необходимо успокоиться.
Казалось, в душе ее что-то надломилось.
— Но я не могу не думать об этом! — В глазах ее застыли отчаяние и боль. — Это сильнее меня!
— Я сообщил о взломе. Завтра тебе надо будет написать заявление. — Она ничего не ответила, и он погладил ее по плечу. Мягкая фланель ласкала пальцы. — Не бойся.
— Я не могу не бояться. — Зрачки ее сузились и потемнели. — Но еще больше я злюсь. Ко мне в дом вломились, Лейси похитили. Мы обе стали жертвами. Это несправедливо, Гордон. Такого не должно быть. — Ее голос окреп. — Лейси не может бороться, не может постоять за себя. Но я могу. И буду. За нас обеих.
Радуясь, что она понемногу приходит в себя, Гордон ободряюще пожал ей руку.
— Когда возвращается мужество, начинаешь думать о мести, да?
— Меня саму это удивляет. — Габриела посмотрела ему в глаза. — У любого из нас есть свои пороки. Но мне давно уже следовало бы знать, что существует немало абсолютно порочных людей, у которых в душе нет ничего святого. — Едва заметные морщинки на ее лице подтверждали, что она пережила много разочарований. Она невесело рассмеялась. — Что поделаешь, я медленно учусь. — Взгляд ее, твердый и испытующий, скрестился со взглядом Гордона. — И каждый раз нечестность застает меня врасплох. А тебя?
Неужели ей все известно? Холодок пробежал у Гордона по позвоночнику, во рту появился горьковатый привкус. Неужели она сумела вычислить его связь с Эвансом? Не зная, что сказать, он ответил вопросом на вопрос:
— Тебя часто обманывали?
— Сколько раз! — Она глубоко вздохнула и отвела глаза. — Как только узнавали, что я могу видеть, так сразу же начинали изобретать способы использовать меня, обычно с целью раздобыть денег. — Она отпила молока. — Поэтому тетя Нэнси и отвезла меня к доктору Хоффман.
Значит, Габриела ничего не знает. Значит, это тетя Нэнси, а не мать захотела разбогатеть таким образом. Интересно, мог ли Эванс перепутать их? Может, это тетя Нэнси была любовницей Шелтона? Возможно…
Руки Габриелы дрожали уже не так сильно, и Гордона это радовало.
— Сколько лет тебе было, когда впервые использовали твой дар?
— Семь. — Она отхлебнула еще молока. — Мой отец был заядлым игроком. Само собой, вся семья знала о моих способностях, хотя мама всячески внушала мне, что все это ерунда. Как-то вечером отец взял меня с собой на скачки. Я указала победителя. — Уголки ее губ изогнулись в печальной полуулыбке. — С тех пор мы его не видели.
Она снова потерла ногу в том самом месте, что и раньше. Гордон нахмурился.
— Значит, лошадь победила?
— Ну да.
— Тогда почему твой отец не вернулся хотя бы для того, чтобы и дальше узнавать победителей?
Габриела уныло покачала головой.
— Мама запретила ему даже приближаться ко мне. Он несколько раз звонил. Как-то даже я сама ответила. — Она печально смотрела в окно. — Но мама отобрала у меня трубку и сказала ему, чтобы больше не звонил.
