Георгий Ланской - Оглянись на пороге
Она равнодушно кивала, хотя эта партия была ее давней мечтой, и старалась не думать о том, что после премьеры ей предстоит встреча с эскулапом, готовым разобрать ее позвоночник по винтику, дабы найти тот пульсирующий ком боли, не дающий жить и танцевать. Ирина допускала, что, возможно, на какое-то время выпадет из балетной жизни, но после премьеры роль — ее. Забрать себе «Жизель» никто не посмеет, а конкурировать особо не с кем, разве что с Машкой Супоневой. У них и уровень был примерно одинаковым, только Машка была ниже на полголовы, вот и пролетела с ролью, как фанера.
В день премьеры Ирина, не выдержав, сходила к врачу и сделала обезболивающий укол. Массировавший ей позвоночник придворный лекарь задавал вопросы и неодобрительно качал головой, когда она ойкала от прикосновений его холодных пальцев.
— Ира, это не мышцы, — сказал он. — Ты Борису сказала, что спина болит?
— После премьеры скажу, — ответила Ирина сквозь зубы.
— Ты дура, что ли? — возмутился врач. — Не хочешь говорить, я сам скажу.
— Только попробуйте!
— И попробую!
Она соскочила с кушетки, голая по пояс, и, прижимая к груди кофточку, начала бессвязно лепетать о роли, о том, что премьеру нельзя отменять и что непременно пройдет все обследования прямо завтра. А сегодня — один укольчик, и всего делов. Врач крутил головой, убеждал, но потом сдался.
Ирина помнила только первую минуту, когда заиграла бессмертная музыка Адольфа Шарля Адана и она выпорхнула на сцену под шквал аплодисментов. В голове еще билась мысль, что надо поискать глазами мужа и родителей, сидевших где-то в зале, но потом совершенно забыла и о них, и — чудо из чудес! — о боли в спине.
Боль вернулась, когда она вышла на поклон. Женька поглядывал на партнершу искоса, но, слишком захваченный собственным успехом, не обратил внимания на ее вымученную гримасу и даже цветы не сразу забрал.
Когда занавес закрылся, она с трудом доплелась до пропахшей потом гримерной, набитой взъерошенными, взволнованными премьерой девочками и, не успев снять пачку, потеряла сознание.
Она, разумеется, еще выходила в «Жизели», но отнюдь не в главной роли. И поначалу осознание, что больше ей не придется исполнять ведущую партию, давило не хуже могильной плиты, заставляя признавать собственную никчемность. Надо же, умудрилась расклеиться в самый неподходящий момент!
Врачи колдовали над ее спиной достаточно долго, говорили мудреные слова, складывающиеся в длинный, пугающий диагноз: выпячивание межпозвоночных дисков в поясничном и крестцовом отделах, именуемое проще «грыжей». Ирина, долго считавшая, что с ней ничего подобного не может случиться, тихо плакала дома, больше всего переживая из-за вульгарности названия. Что это за грыжа такая? Как она — она! — могла получить грыжу?
Роль Жизели получила Машка, счастливая и даже не пытавшаяся скрыть свои эмоции. Ирина ей не завидовала: зачем? Добро б она ее подсидела или спихнула с места испытанным методом упражнений на бревне в холостяцкой постели балетмейстера. Все честно. Когда основной игрок сходит с дистанции, на его место берут спринтера со скамейки запасных, готового выжать все на длинной дистанции.
Гораздо меньше повезло Женьке, которого спихнули с главной роли, переместив на малозначительную роль лесничего Ганса. Рядом с ним Машка смотрелась не настолько хорошо, и на роль Альбера вновь вернули Козлова.
— Нашла время болеть, — ворчал бывший партнер, явившись к Ирине домой с букетиком чахлых астр, бутылкой вина и коробкой конфет. — Ты того, выздоравливай, и мы еще эге-гей!
— Конечно, — улыбалась она бледными губами. — И станет нам счастье, верно?
Коллега бубнил и отворачивался. Правду знали все и, прекрасно осознавая тяжесть заболевания, предрекали Ирине досрочный выход на пенсию по инвалидности.
Она и сама это знала, оттого, как бешеная, билась за собственное здоровье, не позволяя расслабляться и мириться с собственной беспомощностью. В бесконечных массажах, хождениях по кабинетам физиотерапевтов семья отошла на второй план. Да и какая семья, если она полгода спала одна, затянутая в корсет, передвигалась по комнате словно вся состояла из хрусталя, готового разлететься на тысячу осколков. Но самым страшным было другое. Пугаясь непрерывной, выматывающей боли, она постоянно глотала таблетки, пристрастившись к ним как наркоманка.
— Это что? — спросил как-то Сергей, потрясая перед ней охапкой красных коробочек. Валявшаяся в дреме Ирина с трудом разлепила глаза, сфокусировала их на его руке и равнодушно пожала плечами.
— Коробки.
— Я вижу, что коробки. Почему пустые?
— Господи, — раздраженно выпалила она, мгновенно ощетинившись. — Ты что, дурак? Кончились, я и выкинула. Это что, преступление?
— Ты выкинула вечером пачку при мне, — ответил он, словно не слыша. — И вот еще одна. А сейчас три часа дня. Ты что, за полдня схомячила целую пачку?
— Да! — заорала она так, что под потолком тревожно дзынькнула люстра, а в позвоночнике у самого тазобедренного сустава что-то треснуло. — Да! Схомячила! И еще одну схомячу! Потому что спина болит, сил никаких нет!
— Не выдумывай, — сурово сказал Сергей. — Ничего у тебя не болит.
От возмущения она захлопала ресницами и даже рот открыла, чтобы выкрикнуть что-нибудь хлесткое, яростное, но вместо того глупо спросила:
— Почему это — не болит? Болит.
— Нет.
— Да!
— Нет!
— Как же нет, когда да! — воскликнула она и ойкнула. Сергей фыркнул.
— Ты дурью маешься просто. Нет, я допускаю, что ты в самом деле испытываешь неприятные ощущения, но не до такой же степени, чтоб обезболивающие глотать упаковками. Этак ты скоро морфий потребуешь.
— Почему ты думаешь, что мне не настолько больно? — спросила Ирина. Вместо ответа он подал ей зеркало.
— Потому что, когда тебе больно, ты белая ходишь как смерть, и губы синие, и еще вот тут аж с голуба, — сказал он и постукал ее пальцем по виску. — А сейчас просто зеленая от недостатка воздуха. Сидишь в четырех стенах и культивируешь болезнь от безделья.
— Глупости говоришь, — возмутилась она и повернулась на бок, чтобы не видеть лоснящегося от самодовольства лица супруга. Он тронул ее за плечо и снова перевернул на спину.
— Я с твоим врачом говорил, — просто сказал Сергей. — Он считает, что тебе надо отвлечься. Двигаться, разрабатывать спину — это одно, но ты же сама себя изводишь.
— Ничего подобного.
— Ну конечно… А то не видно. Ты не думай, я же все понимаю…
— Что ты понимаешь? — горько всхлипнула она.
Сергей улегся рядом и стал медленно гладить ее по животу, мягкими, ласкательными движениями поднимаясь выше, к груди. От его прикосновений внутри слегка потеплело, а давящий ком в груди отступил, дав крохотную передышку.
