Сьюзан Ховач - Таинственный берег
— Ты ведь очень любил мать, правда?
Джастин ничего не ответил.
— Мне и в голову не приходило, что ты считаешь меня виновным в ее смерти.
Ужас захлестнул Джастина темной удушливой волной. Опуская руки вниз, ладонями внутрь, он вцепился в выступ камня, на котором они сидели, и, ничего не видя, смотрел на пыльную тропинку под ногами.
— Что случилось, Джастин? — мягко прозвучал голос отца. — Почему ты думал, что я ее убил? Ты что-нибудь нечаянно услышал? Или увидел, как мы ссоримся?
Он смог покачать головой.
— Тогда почему?
— Я… — Он пожал плечами, довольный, что в темноте не видно его слез. — Я… я не знаю.
— Но должна же быть какая-то причина. Ты не позвонил бы мне, если бы не было причины.
— Я ненавидел тебя, потому что считал, что ты мне не писал, потому что думал, что ты, будучи в Лондоне, не собираешься со мной увидеться. Это… это теперь не имеет значения.
Он сделал глубокий вдох, наполнивший его легкие морским воздухом.
— Извини меня, — сказал он шепотом, так что короткое извинение было очень похоже на вздох. — Я на самом деле так не думаю.
Джон молча размышлял.
— Как ты узнал про звонок? — вдруг спросил Джастин. — Как ты узнал, что это был я?
— Мэриджон догадалась.
— Но как она узнала?
— Она говорит, что ты очень похож на меня, поэтому ей легко тебя понять.
— Я не понимаю, как она догадалась. — Джастин еще крепче вцепился в камень. — И я совсем не похож на тебя.
Оба помолчали.
— Когда мне было десять лет, — сказал Джон, — отец, редко бывавший в Англии, вдруг приехал в Лондон. Информация о его приезде была в вечерних газетах, потому что об этой экспедиции много говорили и писали. Моя мать в течение целого вечера мне втолковывала, что она совершенно убеждена — он даже не даст себе труда зайти и повидаться со мной. Поэтому, из чистого интереса, я послал ему в отель телеграмму, в которой сообщалось, что я умер, и сел ждать результатов. Полагаю, ты можешь себе представить, что произошло. Моя мать залила весь дом слезами, она все повторяла, что не может себе представить, кто мог быть настолько жестоким, чтобы сыграть эту ужасную шутку. А мой отец без колебаний схватил меня за шиворот и едва не вышиб из меня дух ремнем. Я никогда не простил ему эти побои. Если бы он не пренебрегал мною так откровенно, я бы не послал ему телеграмму. То есть, в конечном счете, он наказал меня за свой собственный грех.
Джастин судорожно сглотнул.
— Но ты же мной не пренебрегал.
— Получается, что пренебрегал, когда ты не ответил на мои письма.
Джон откинулся назад, оперся спиной на другой камень и. сделал резкую затяжку, так что тлеющий кончик сигареты запылал в темноте.
— Джастин, я должен знать. Почему ты думал, что я убил твою мать?
— Я… я знал, что она тебе изменяет. — Он подался вперед, на мгновение закрыв глаза, стараясь максимально ясно передать свои ощущения десятилетней давности. — Я знал, что вы ссорились, и постепенно вышло так, что я уже больше не мог любить вас обоих. Это было как на войне, где каждый вынужден присоединиться к одной из сторон. И я встал на твою сторону, потому что ты всегда находил для меня время, ты был сильный и добрый, и я восхищался тобой больше, чем кем-либо другим в мире. Поэтому, когда она умерла, я… я не винил тебя. Я просто знал, что так правильно и справедливо. И я никому не сказал ни слова, даже тебе, потому что считал это самым лучшим способом продемонстрировать тебе мою… мою лояльность… что я был на твоей стороне. А потом, когда ты уехал в Канаду и не позвонил мне и не написал, я начал думать, что тогда принял неверное решение. Постепенно стал ненавидеть тебя так сильно, что, когда ты приехал в Лондон, я решился на такой звонок. — Он замолчал. Далеко внизу под ними на одной ноте монотонно шумел прибой, и волны разбивались о черный обрыв.
— Но, Джастин, — сказал Джон, — я не убивал твою мать. Это был несчастный случай. Ты должен поверить мне, потому что это правда.
Джастин медленно повернул голову, теперь они оказались лицом к лицу. Оба молчали.
— Почему ты думаешь, что я ее убил, Джастин?
Спокойствие ночной тьмы, двое мужчин неподвижны под темными небесами. На мгновение Джастину нестерпимо захотелось сказать правду, но прочно укоренившиеся за десять лет представления заставили его быть осторожным. Он неопределенно пожал плечами и повернулся лицом к морю.
— Я полагаю, — неловко сказал он, — потому, что знал — вы всегда ссоритесь, и я чувствовал — ты ее ненавидишь до такой степени, что вполне мог бы столкнуть, чтобы она разбилась насмерть. Я был всего-навсего ребенком, растерянным и сбитым с толку. На самом деле я ничего такого не знал.
Показалось Джастину, или Джон в самом деле почти незаметно расслабился, ощутив облегчение. Чувства юноши обострились, его разрывали сомнения. В тумане неопределенности он ясно ощущал бьющуюся в мозгу мысль: «Я не могу теперь оставить это просто так. Я должен узнать правду, прежде чем ехать в Канаду». Вслух же он сказал:
— Пойдем домой? Я уже порядочно замерз, потому что забыл взять с собой свитер. Да и Мэриджон с Сарой будут волноваться, куда мы подевались…
Было поздно, когда Джон поднялся в спальню. Сара открыла глаза: светящиеся стрелки на ее часах показывали половину двенадцатого. Она лежала неподвижно, делая вид, что спит. Он лег, его тело слегка коснулось ее. Он вздохнул, и в этом вздохе слышалась усталость. А она страстно желала обнять его и спросить: «Джонни, почему ты не сказал мне об анонимном звонке? Ты сказал мне о слухах, ходивших после смерти Софии. Так почему же было не сказать мне о звонке? А почему, когда Мэриджон сказала, что звонил Джастин, ты ушел в другую комнату и начал играть это пустое, высокопарное «Рондо» Моцарта, которое, как я отлично знаю, ты не любишь. И почему ты ничего не сказал Мэриджон, а она ничего не сказала тебе? Ведь разговор именно тогда должен был начаться, а не оборваться. Все это так странно, так озадачивает, а я так сильно хочу понять и помочь…»
Но она ничего не сказала, не желая сознаться, что подслушивала. Она услышала ровное дыхание Джона. Он спал. Так что разговор не состоится.
Когда Сара проснулась, солнце косыми лучами проникало через занавески в комнату, а снизу неслись звуки рояля. Она села. Был десятый час. Выйдя в коридор, она услышала звуки рояля более ясно и с внезапной тревогой осознала, что он опять играет Моцарта. Быстро приняв ванну, она надела брюки и рубашку и нерешительно спустилась вниз, в комнату для музыкальных занятий.
Он играл менуэт из тридцать девятой симфонии, затягивая полные, мощные аккорды и укорачивая звучание восьмушек, так что его аранжировка слегка попахивала бурлеском.
