Майкл Прескотт - Когда отступит тьма
После смерти Хью Гаррисона в 1940 году фамильное состояние перешло единственному законному наследнику, Дункану, в то время двадцатилетнему, зачатому, когда его отцу было шестьдесят. Манера поздно обзаводиться детьми сохранилась и у Дункана; ему было сорок два, когда родилась дочь Эрика; Роберт появился на свет три года спустя, в 1965-м. Смерть Дункана в пятьдесят три года сделала Ленору богатой вдовой; год спустя она погибла, и фамильное состояние было взято в опеку для обоих детей. Достигнув совершеннолетия, они его поделили. В долю миллионов Эрики был включен Грейт-Холл.
Фамильный дом снимал за пять тысяч долларов в месяц управляющий корпорации из Питсбурга, наезжавший туда на выходные. Эрика уютно устроилась в коттедже с двумя спальнями на окраине города. Дело было не в деньгах; арендная плата едва покрывала эксплуатационные расходы, оплату прислуги и налоги. Просто ей не хотелось там жить.
Эндрю уговорил ее вернуться туда. Это он умел. План убедить Эрику тоже был для него кровавым спортом. Он впился в нее когтями и не выпускал, пока не добился полной капитуляции.
Ухаживание за ней велось подобным же образом. Он познакомился с Эрикой на художественном аукционе в Филадельфии, представился торговцем раритетами, имеющим галереи в городе. Сначала хотел завести недолгий роман с этой привлекательной, уверенной в себе, но странно застенчивой женщиной. Пригласил ее на ужин в «Ритц-Карлтон», потом они поднялись к ней в номер. Она сказала, что никогда не делала такого, и он поверил. В ней чувствовались осмотрительность, строгий самоконтроль. Но Эрик сказал то, что требовалось, и она уступила, чему он не удивился.
Этим все могло бы и кончиться, но какое-то интуитивное чувство побудило его пойти с портативным компьютером в ванную, пока она спала. Там был телефон; Эндрю включил в розетку свой модем. Затем вошел в Интернет и стал искать Эрику Гаррисон в базе данных.
О ней упоминалось скупо — Эндрю понимал, что она не ищет известности, — но даже тех нескольких ссылок оказалось достаточно, чтобы установить очень важный факт. Эта женщина была богата.
«Наследница состояния нефтемагната Гаррисона». Так говорилось в этой записи, взятой из журнала «Арт коллектор».
Потом с помощью более сложных методов он узнал точные размеры ее состояния. Одиннадцать миллионов долларов в ценных бумагах плюс Грейт-Холл.
Эндрю решил завести с ней долгий роман, имеющий конечной целью женитьбу. Без предбрачного договора об имущественных отношениях.
Эта задача оказалась довольно простой. Эрика поддавалась его обаянию, была польщена его внимательностью, чуть ли не смущена ею — странная реакция для красивой женщины. Он еще раз встретился с ней в Филадельфии, потом устроил совместную поездку в Адирондак. После полугода ухаживаний сделал предложение, и Эрика приняла его.
Но даже когда она принимала обручальное кольцо, в ее взгляде сквозила печаль. Ему хотелось спросить, отчего она печальна, чем он может помочь. Однако Эндрю знал, что она не скажет. Она таила свои глубочайшие чувства, позволяла увидеть лишь их проблески, а ему хотелось гораздо большего.
И в этом отношении его ухаживание было отнюдь не простым. За проведенное вместе время в душе у него произошла перемена, какое-то смещение перспективы изменило взгляд на мир и собственное отражение в зеркале. Он почувствовал, что Эрика страдает, и не хотел причинять ей новых страданий, не хотел использовать и бросать ее, как собирался, — недолгий брак, быстрый развод, выгодное соглашение.
Мысль о том, что он намеревается сделать, будила его среди ночи, сердце колотилось. Он принимал душ, чтобы смыть ночной пот. Временами, даже приближаясь к цели, подумывал разорвать отношения с ней.
Эндрю толком не понимал, что с ним случилось. Пробуждение совести или еще черт знает что.
Понял только в день свадьбы. Он поднял вуаль, поцеловал ее и, пошатнувшись от головокружения, осознал, что каким-то образом, неожиданно для себя, влюбился в эту женщину, ставшую теперь его женой.
Найти этому объяснение Эндрю не мог. Женщин у него было немало; соблазнение давалось ему так же легко, как любой другой обман. Он никогда не влюблялся, даже не особенно верил в любовь, думал, что, возможно, она представляет собой обыкновенное надувательство, изобретенное скорее всего каким-нибудь бродячим трубадуром с целью расшевелить слушателей. Никакие глубокие чувства не были ему свойственны.
И все-таки он начал подмечать мелочи — изящество рук Эрики, ее тонкие пальцы, голубые линии вен под теплой кожей того же цвета, что на полотнах Боттичелли. Румянец на ее лице в свете циферблата будильника возле кровати, мягкий шелест ее дыхания. Наклон ее головы, когда она прислушивалась к далекому грому. Мелодии, которые мурлыкала под нос. Ее шаги, легкие, как у танцовщицы, когда она шла по мозаичному полу, залитая вермеровским дневным светом. Биение пульса под своими губами, когда покрывал поцелуями ее шею.
Это любовь, понял Эндрю. Если она представляла собой надувательство, он ввалился, как сом в вершу.
Теперь ему принадлежали Эрика, гаррисоновские миллионы, Грейт-Холл, и все должно было бы быть прекрасно, замечательно. Однако он был близок к тому, чтобы лишиться всего этого — или почти всего.
Эта мысль вызвала у него раздражение, и он резко остановил машину на крутой подъездной аллее Грейт-Холла. Открыл багажник, повесил на плечо большую дорожную сумку и вошел в дом через парадную дверь.
Отделанный мрамором холл вел в гостиную и столовую за ней. Вместе эти две комнаты образовывали единое, похожее на пещеру пространство со стенами из серого гранита, покрытыми гобеленами солнечных лучей, падавших в высокие окна под бревенчатым потолком со множеством люстр.
Из-за этого простора Грейт-Холл и получил свое название. Эндрю остановился полюбоваться им, как делал почти всегда. Размеры зала и музейный дух обстановки вызывали у него ощущение туриста в Версале. Но здесь он не был туристом. Если это Версаль, то он Людовик Четырнадцатый, во всяком случае, еще на какое-то время.
Не нравился Эндрю лишь один элемент декора. Толстый, ворсистый, бордового цвета ковер с фиолетовыми оттенками в тени. Ему сказали, что в этом доме всегда лежали ковры такого тона, выбранные впервые супругой Хью, чтобы оттенять серость гранитных стен.
Эндрю этот цвет не нравился. Напоминал давно пролитую кровь.
Остальная часть дома была пугающе заурядной. Хью Гаррисон стремился покорять гостей на званых обедах, но был равнодушен к повседневным удобствам. Почти все восемнадцать комнат были тесными, душными, жаркими летом и сырыми в другие времена года. Снаружи дом выглядел громадным, но большая часть его площади была загублена нелепым архитектурным планом.
