Ольга Погодина-Кузьмина - Сумерки волков
— Извини, я много выпил. Ничего не получится.
Она повернулась и, вместо того чтобы взять свою одежду, прильнула к Максиму и с неожиданной пылкостью стала покрывать поцелуями его лицо, грудь и плечи, как могут целовать только самого близкого человека.
— Я люблю тебя, — повторяла она при этом. — Я люблю тебя.
Максим почувствовал запах подгорелых макарон. Он оттолкнул шатенку и ушел в комнату.
Голый Радик в белых носках глубоко и грубо трахал в рот тощую, как кошка, маленькую шлюху. Максим заметил ее некрасиво торчащие ребра, глупые цветные резинки в волосах. Вторая проститутка сосала член Добрынина. Тот, развалившись на диване, продолжал разглядывать в бутылке игуан.
— Человек звучит гордо, — кивнул он на Радика. — Зато обезьяна — перспективно.
— Ты не помнишь, как ее зовут? — спросил Максим, имея в виду девушку на кухне.
— Бибичка, — ответил Добрыня. — Не ошибешься. Меня артист один научил. Он всех баб так зовет. «Привет, бибичка! Как ты, как муж, как дети?»
Маленькая шлюха давилась членом, кашляла. Радик начал хлестать ее по торчащим ребрам и плоской груди.
— Ты чего такая худая? Колешься? Говори, сука, ты колешься?
— Что вы, я даже не пробовала, — лепетала проститутка, в доказательство вытягивая свои тоненькие руки.
— Что ты принимала? — допытывался Радик. — Ты сдохнешь тут, а я буду виноват!
Он снова бил ее по грудям и по животу, она падала, поднималась на трясущихся ногах.
«Какой смысл имеют эти жестокие действия?» — думал Максим, наблюдая происходящее хладнокровно, как медик-аспирант, исследующий случай плохо объяснимого психоза. Он пропустил момент, когда в его сознании начали разворачиваться картины, которыми был заполнен весь интернет и телевизионный эфир: взрывы снарядов, горящие дома, окровавленные лица, искаженные ужасом и болью.
Война раздирала мир, как толстый и кривой член Радика — глотку шлюхи. Война брала свой процент с копеечной платы за надругательство над телом проститутки. Война имела прибыль с разницы на цену человеческой жизни, зависящей от географии и покупательского спроса. Война сделалась обыденностью, привычной декорацией каждодневного существования. Радик и голая шлюха на фоне мятно-зеленой мебели и занавесок черничного цвета кормили пищей насилия духов войны. Рядом с ними Максим становился соучастником общего преступления, суть которого он не мог объяснить, но которым тяготился, как бывает во сне, когда силишься закричать от давящего могильного страха, но крик вязнет во рту, душит, забивает горло.
Добрынин тоже с интересом наблюдал за этой сценой. Вторая проститутка использовала возможность отдохнуть и села на пол. Тогда Андрей поднялся, обнял Максима и прошептал прямо в ухо:
— Жирный убивает шлюх.
— Что? — переспросил Максим, хотя отлично все понял.
Подмигнув, Андрей протянул Максиму стакан:
— Слышь, Максимен, а найди мне в Москве богатую жену. Я даже на эту согласен, как там ее, Аглая?
Запах подгорелых макарон преследовал Максима на улице, в такси. Только в квартире на Мытнинской набережной пахло одеколоном отца, мебельным лаком, отглаженным бельем, и Максим наконец справился с тошнотой. Бросив одежду в стиральную машину, он встал под душ. Вспомнил жену. И некрасивую девушку, которая начала признаваться ему в любви. «Моя девчонка с фабрики, одета без затей, но сердце мое тянется, эх, к розочке из Йоркшира…»
Он закрыл глаза, попытался вспомнить Татьяну, но мягкие очертания ее лица совместились с чертами погибшей Ларисы, матери его жены. Этот образ казался чарующим и жестоким — Нефертити, загадочный сфинкс, соединяющий власть и безмятежность, небесное и животное существо. Максим с отвращением представил Радика, сующего свой член в рот тощей проститутке, вспомнил шепот Добрыни и ощутил горячий прилив крови к животу. Он начал мастурбировать и уже через минуту почувствовал, как глаза его с силой закатываются под веки, а тело сотрясает судорога оргазма.
Медуза
Мой бедный, бедный Джекил. На лице твоего друга явственно видна печать сатаны.
Роберт Луис СтивенсонНаследством Коваля Георгий занимался больше года, и чем понятнее становилось устройство обширной паутины связей покойника, тем плотнее внутри души сбивался ком отвращения к этому человеку, в котором алчность выжгла все прочие свойства. Коваль одновременно сотрудничал с разведуправлениями нескольких стран и, вероятно, имел доступ к большим государственным секретам. Он выступал посредником в рискованных и грязных сделках — торговал компроматом, разгонял по частным счетам кредиты международных фондов, выданные на восстановление экономик беднейших государств, подвозил воюющим повстанцам партии оружия в обмен на золото и героин.
Долгие годы ему удавалось держаться в тени своих публичных покровителей, но следы крупных финансовых афер, в которых он принимал участие, вели к бурлескным героям российских девяностых. Коваль кормился на тризне теперь уже вымерших обаятельных тираннозавров, но при удобном случае выгодно продал своего хозяина, по странному стечению обстоятельств тоже окончившего жизнь у воды — в собственной ванной.
Георгий смог разгадать только часть записей Коваля и до сих пор размышлял над схемой увода денег с выморочных счетов. Он не знал, кто и зачем утопил Майкла Коваля в бассейне на итальянской вилле среди цветущих азалий два года назад. На голове медузы-алчности извивались тысячи змей, и причин задушить одну из них было сколько угодно — от распила миллиардных займов МВФ до личной ссоры. Жизнь Коваля напоминала игру в гольф на минном поле, рано или поздно он должен был совершить ошибку. Но с некоторых пор Георгий Максимович чувствовал себя так, словно и сам оказался на том же газоне с клюшкой в руках.
Было диковато вспоминать ту неделю на Сицилии, когда они с Игорем вскрыли сейф Коваля, и он забрал оттуда жесткий диск и синюю тетрадь с личными записями. На диске хранилась вся бухгалтерия — выписки со счетов, налоговые отчеты, уставные документы фондов и венчурных компаний. В тетрадь Коваль записывал личных должников и кредиторов, обозначая инициалами и сокращениями. Разобраться в пометках было непросто, но Георгий постепенно расшифровывал данные.
Только Марков был отчасти посвящен в детали этого приключения, он помогал вести расследование. Нити финансовой паутины Коваля тянулись куда-то на самый верх. Георгий старался действовать осторожно, но Саша в пылу азарта забывал о мерах безопасности. Когда Георгий вернулся из Петербурга, Марков зашел к нему в кабинет и достал из кармана свернутые трубкой листы, отпечатанные на принтере.
