Ольга Погодина-Кузьмина - Власть мертвых
– Меня, конечно, тоже беспокоит будущее нашей страны, – как всегда спокойная, Лариса взяла отца под руку и повела к столам с закусками, – но еще больше – будущее наших детей в этой стране. Когда я смотрю на своих девочек, все время задаюсь вопросом, не превращаем ли мы их в беспозвоночных, неприспособленных к реальной жизни. По крайней мере, к жизни в российской реальности, за заборами рублевских усадеб. Как научить их бороться за свое место в жизни, когда им некуда стремиться и нечего желать?
Струпов похлопал Максима по плечу.
– Нет, наши не такие. Они стремятся и желают. Так точно?
Кристина, которая подошла зачем-то к матери, взяла Максима за руку.
– Максим очень целеустремленный. Он не такой, которым все подают на золотом блюдечке. Я их называю «дети-овощи».
– Аристократия никогда не бывает особенно жизнеспособной, – проговорил отец. – А мы по привычке и ради тщеславия делаем из них аристократов. Стеклянный зверинец… И, по законам жанра, они чужды демократических идей и презирают простой народ. Ты не согласен, Максим?
– Ты хочешь, чтобы я сожалел о том, что мне не пришлось выбирать между ужасом нищеты и блестящей судьбой?
– Ну и что, что мы аристократия? – вмешалась в разговор Кристина. – Люди очень разные, не всех интересуют только марки машин, модные шмотки и все такое прочее. А бедные люди часто еще более тщеславны, даже становится жаль тех, кто пытается примкнуть к нашему кругу во что бы то ни стало. Я готова хорошо относиться ко всем, даже к детям уборщицы, если они хотят дружить с нами по-человечески, как в Англии. Но у нас в России бедные люди другие, в них всегда встречаешь эту зависть к богатым, и становится очень неприятно.
Максиму вдруг впервые стало неловко перед отцом за Кристину, за ее звонкий птичий голосок, изрекающий одну банальность за другой.
– Зависть – неприятное чувство, – согласилась с дочерью Лариса, – но вот что нам с вами нужно обсудить, пока все в сборе. Вы же не против венчания в хорошем московском соборе? Есть красивый старинный храм, его закроют на время церемонии, только для своих. Просто нужно уже сейчас договариваться, чтобы попасть в удобное время.
– Я не против, – ответил Максим и обнял Кристину.
Та сразу доверчиво прильнула к нему, положила маленькую убранную цветами головку на плечо. Сверкнула вспышка – фотограф, молодой парень, которого вполне можно было принять за гостя вечеринки, поймал удачный кадр. И Максим вдруг с недобрым удовольствием подумал, что никогда не окажется на его месте, также как и на месте официанта, повара, безработного артиста, который как раз вышел на сцену и начал бойко декламировать стихи под аккомпанемент расстроенного фортепьяно.
Лицо актера показалось знакомым – возможно, мелькало где-то в рекламе. Максим почувствовал, что вот-вот готов вспомнить, но Добрынин отвлек его. Подошел сзади и наклонился к уху.
– Не отведать ли нам дыма прерий?
Вдвоем они прошли через зал. Добрыня толкнул дверцу пожарного выхода. На черной лестнице их поджидали Котов и Аглая. Добрынин вынул из кармана косяк с травой.
– Надеюсь, ты понимаешь, что делаешь? – спросил Максим сестру невесты, которая была уже слегка навеселе.
– Не волнуйся, я уже не принесу в подоле в пятнадцать лет, как предсказывала бабушка, – заявила та с блудливой улыбкой. – А вообще, я влюбилась в твоего отца. Он меня просто покорил. Умный, привлекательный, сексуальный, с чувством юмора… Этот список можно продолжать.
– Жизнь прекрасна, – проговорил Добрынин, раскуривая папиросу. – Сначала даме?
– Вдохни и держи в себе, – проинструктировал Котов.
– Одна затяжка, не больше, – предупредил Максим.
С прилежанием школьницы Аглая втянула дым. Попыталась сдержаться, но все же закашлялась.
– Вы там о чем-то интересном говорили, – заметил Котов. – Я слышал краем уха. Аристократия, золотая молодежь…
– К тебе не относится, ты же у нас разночинец, – поддел приятеля Добрыня.
– Охотно предоставляю вам страдать мигренями от потомственного сифилиса.
Аглая хохотнула.
– Это Кристинка у нас аристократка, а я простушка, дочка фабричной служащей. Ты же знаешь, Макс, что мама работала на заводе? Кристинка у нее вместо куклы. С тринадцати лет водит ее с собой по салонам красоты, в шестнадцать, что ли, пластику ей сделали. А я все это терпеть не могу: маски, обертывание, кератиновое выпрямление…
– Ты и так красивая, – подмигнул ей Добрынин.
Аглая расхохоталась ему в лицо, то ли чувствуя, то ли изображая эффект веселящей травы. Новый приступ смеха заставил ее уткнуться в плечо Максима.
– Ой, я просто вспомнила, как ты там вещал!.. Чувства, обещания… Всю жизнь прожить с человеком, который достоин!.. Ха-ха-ха!.. Ты же Кристинку больше часа не вытерпишь, она же дура набитая!..
– А это ничему не мешает, даже наоборот, – тоже засмеялся Добрыня.
– Кристина очень подходит Максиму, – сказал совершенно серьезно Котов. – Она как раз его любимый тип.
– Даже интересно, какой это мой тип?
– Максим у нас идеалист, для него женщина должна быть немного неземным созданием, не от мира сего. Вернее, ему нравится так на них смотреть. Поэтому он не замечает, что все его девушки спят с его друзьями.
– Ну, значит, такие попадались девушки, – сразу пришла на выручку Аглая.
Но удар уже достиг цели, Максим почувствовал, как в нем вскипает бешенство.
– Что ты сказал, смурфик? Повтори, и полетишь с этой лестницы, – проговорил он, делая шаг вперед, осознавая, что уже должен был выполнить свою угрозу, что на его месте отец не стал бы тратить время на разговоры.
– У тебя проблемы со слухом? – оскалился мелкими зубами Котов.
– Ну все, все, горячие эстонские парни! – Добрыня, вклинившись между ними, развел ладони. – Все, закончили! Надо вернуться, жениха там уже потеряли…
Через пару минут, уже в парадном зале, как всегда с запозданием, в голове Максима составилась ответная фраза про друзей, которые подбирают за ним объедки. Впрочем, тут же он подумал, что случай блеснуть остроумием перед Котовым представится не скоро, если представится вообще – Добрынин увел приятеля, и больше не было поводов для новых встреч.
Отец прощался, целовал руку Ларисе, и Максим снова чувствовал ревность, глядя в ее затуманившееся, совсем кошачье лицо.
Почему-то сейчас он вспомнил, где видел раньше актера, читавшего стихи со сцены. Чтобы проверить себя, он направился за бархатную занавеску позади маленькой сцены.
Здесь было очень накурено, тесно; стойка с костюмами перегораживала комнатку, тут же на двух колченогих гримировочных столиках громоздились грязные тарелки и подносы с бутербродами. К Максиму обратились встревоженные бледные лица, и он понял, что не ошибся. Бородатый Гриша, незадачливый режиссер, у которого в студии три года назад подвизалась Татьяна, тоже узнал его. И, как ни странно, обрадовался, потянулся с рукопожатием, даже с некоторой гордостью перед товарищами.
