William Young - Хижина
Мак внезапно почувствовал себя легким, как воздух, словно он уже парил над землей. Она обнимала его, не обнимая. И лишь когда она отстранилась, он осознал, что его ноги по-прежнему касаются пола.
— О, не обращай на нее внимания, — засмеялась негритянка, — Она на всех производит такое впечатление.
— А мне понравилось, — пробормотал он.
Все трое снова засмеялись, и Мак понял, что на этот раз он смеется вместе с ними, не зная над чем и не стремясь узнать.
Когда они наконец успокоились, негритянка обняла Мака за шею, притянула к себе и сказала:
— Ладно, мы знаем, кто ты такой, но, полагаю, нам тоже следует представиться. Я, — она пылко взмахнула руками, — домоправительница и повариха. Можешь звать меня Элозия.
Глава 6. Часть числа?
Неважно, какой силой может быть Бог, первым аспектом Бога никогда не станет Повелитель всего, Всемогущий. Это аспект того Бога, который ставит себя на один уровень с человеком и ограничивает себя.
Жак Эллюль. «Анархия и христианство»— Нy, Макензи, не стой разинув рот, как будто только что напрудил в штаны, — болтала без умолку негритянка, направляясь к двери. — Пошли поговорим, пока я готовлю ужин. Но если не хочешь, можешь заняться чем-нибудь другим. За домом, — она указала рукой, не глядя и не останавливаясь, — найдешь удочку рядом с лодочным сараем, наловишь форели.
Она остановилась у двери, чтобы поцеловать Иисуса.
— Только помни, — она обернулась, чтобы взглянуть на Мака, — тебе самому придется чистить то, что поймаешь.
Улыбнувшись, она исчезла и хижине, унося куртку Мака и все еще держа в вытянутой руке двумя пальцами пистолет.
Мак стоял на месте с выражением крайнего изумления на лице. Иисус подошел и положил руку ему на плечо. Сарайю вроде бы просто улетучилась.
— Ну разве она не великолепна! — воскликнул Иисус, улыбаясь Маку.
Мак с сомнением покачал головой.
— Я схожу с ума? Неужели я должен поверить, что Бог — это большая черная женщина с сомнительным чувством юмора?
Иисус засмеялся.
— Она разрушает стереотипы. С ней ты всегда можешь рассчитывать на пару неожиданных поворотов. Она обожает сюрпризы и, хотя ты, может быть, этого пока не заметил, обладает идеальным чувством времени.
— Правда? — произнес Мак, все еще сомневаясь. — И что же мне теперь полагается делать?
— Тебе ничего не полагается делать. Ты волен делать то, что тебе нравится. — Иисус помолчал, затем продолжил, стараясь помочь Маку с выбором: — Я вот плотничаю, Сарайю хлопочет в саду, ты можешь порыбачить, или покататься на каноэ, или же войти в дом и поговорить с Папой.
— Что ж, я чувствую себя обязанным войти и поговорить с ним, в смысле, с ней.
— О… — Теперь Иисус был серьезен. — Не делай этого, если чувствуешь себя обязанным. Здесь от этого никакой пользы. Иди только в том случае, если хочешь пойти.
Мак на секунду задумался и решил, что войти в хижину — это как раз то, чего он хочет. Он поблагодарил Иисуса, который отправился в свою мастерскую, а Мак поднялся на крыльцо и подошел к двери. Он снова был один, но, быстро оглядевшись по сторонам, осторожно приоткрыл дверь. Просунул внутрь голову, затем решился сделать шаг.
— Господь? — позвал он довольно робко, чувствуя себя, мягко говоря, полным идиотом.
— Я в кухне, Макензи. Просто иди на мой голос.
Он вошел и оглядел помещение. Неужели это та же самая хижина? В нем встрепенулись черные мысли, но он снова запер их в недрах разума. Заглянув из коридора в большую комнату, он поискал глазами пятно у очага, но ничто не марало деревянный пол. Он отметил, что комната обставлена со вкусом, украшена рисунками и поделками, которые производили впечатление детских работ. Мак подумал, неужели эта женщина дорожит всеми этими вещицами, как дорожат ими любящие родители? Может быть, именно так она ценит то, что подарено от души, легко, как обычно дарят дети.
Мак прошел по короткому коридору, слыша ее негромкое пение, и очутился в открытой кухне-столовой, где стоял небольшой стол на четверых и стулья с плетеными спинками. Внутри хижины было просторнее, чем он ожидал увидеть. Папа готовила, повернувшись к нему спиной, облачка муки взлетали, когда она притопывала под музыку, или что гам она слушала. Песня, судя по всему, подошла к концу, обозначенному последней парой движений плеч и бедер. Повернувшись к нему лицом, Папа сняла наушники.
Маку хотелось задать тысячу вопросов, высказать тысячу мыслей, многие из них были невыразимыми и жуткими. Он был уверен, что его лицо выдает чувства, которые он силился скрыть, и он затолкал их в дальний чулан своего истерзанного сердца и запер за ними дверь. Если она знала о его внутреннем конфликте, то это никак не изменило выражения ее лица, по-прежнему открытого, полного жизни и доброжелательного. Он спросил:
— Можно узнать, что ты слушаешь?
— А тебе правда интересно?
— Конечно.
— Стиль Вест-кост джюс. Группа называется «Диат-райб», а альбом, который еще не вышел, — «Путешествия души». На самом деле, — она подмигнула Маку, эти ребята еще даже не родились.
— Ну конечно, — отозвался Мак, не слишком убежденный, — Вест-кост джюс, так? Звучит не слишком-то религиозно.
— О, поверь мне, вообще никакой религии. Больше смахивает на евразийский фанк и блюз с идеей и отличным ритмом. — Она шагнула вбок и повернулась к Маку, словно выполняя танцевальное движение, и хлопнула в ладоши.
Мак попятился.
— Бог слушает фанк? — Макни разу не слышал, чтобы слово «фанк» сопровождалось какими-нибудь приличными эпитетами. — Мне казалось, ты станешь слушать Джорджа Веверли III и или «Хор мормонской церкви», ну, то есть что-то более религиозное.
— А теперь послушай, Макензи. Тебе не стоит решать за меня. Я слушаю все, и не только саму музыку, но и биение сердца за ней. Разве ты не помнишь своих занятий в семинарии? Эти парни не говорят ничего такого, чего я не слышала бы прежде, они просто полны энергии и огня. И еще злости, причем, должна признать, у них есть на это причины. Они просто мои дети, которые немножко рисуются и бурчат. Но, понимаешь, я особенно люблю этих мальчишек. Так что буду за ними приглядывать.
Мак пытался поспеть за ходом ее мыслей, найти хоть какой-то смысл в происходящем. Ничто из стародавней семинарской подготовки не помогало. Он внезапно растерял все слова, а терзавший его миллион вопросов словно испарился. Поэтому он высказал лишь очевидное.
— Ты, должно быть, знаешь, — начал он, — что называть тебя Папой мне несколько затруднительно.
— О, неужели? — Она поглядела на него насмешливо. — Разумеется, я знаю. Я всегда знаю, — Она хихикнула. — Но ответь, почему тебе трудно так меня называть? Потому что это прозвище слишком знакомо, или, может быть, потому, что я предстаю в образе женщины, матери, или же…
