Людмила Бояджиева - Портрет в сандаловой рамке
— Значит, другого выхода нет, — проговорил Мишель.
— Ты должен понять, ситуация крайне обострилась. Нас преследуют провалы. Пока мне удалось скрыть информацию от Центра. Мы ж друзья, Миша. Но я вынужден пойти на крайние меры — немедля увести Анну. Таков приказ. — Полковник посмотрел на Тисо с особым значением. — Не пытайся ее искать. Я коммунист и поступлю по совести. Пока еще… Пока вопрос о душе остается открытым.
— По совести… — Мишель пристально вгляделся в тяжелые, непроницаемые глаза, полуприкрытые веками. — Надеюсь, я правильно понял?
— Анна будет под моей защитой. Ты не станешь пытаться встретится с ней, писать. Столько времени, сколько понадобится. Все очень серьезно.
В дверях появился Поль и бодро доложил:
— Т-т-там все спокойно. Я наблюдал за улицей. На всякий случай проведу мадмуазель Анну через подвал.
— Ну вот — я готова, — Анна с чемоданом, в плаще и беретике старалась казаться бодрой, словно отправлялась в веселый круиз. — Присядем на дорогу?
Жако Буссен слегка обнял ее за плечи:
— Не стоит затягивать прощание. Хорошо еще, что у меня есть возможности вам помочь. Идемте, дорогая.
Анна пошла за ним, ощущая спиной, каким страшным усилием воли сдерживает себя Мишель, чтобы не попытаться удержать живую ниточку, связывающую их. Чувствует, как истончается она, вот-вот оборвется, но не двигается, стоит возле часов и смотрит вслед. А что думает? Что он думает сейчас?…
— Нет! Не могу… — уже от двери Анна бросилась к нему, сомкнула на шее руки, не расцепить. — Не оставляй меня! И тогда ничего плохого вообще не произойдет.
— Там ты будешь в безопасности. Ты сильная, — Мишель осторожно разжал ее пальцы и поцеловал их. — Ты умеешь ждать.
— Мы теряем время, господа, — тихо, но настойчиво напомнил Буссен. И в подтверждение его слов торжественно, рассыпая звуки в знакомых аккордах, забили часы.
19— Жако Буссен, то есть Николай Косых, увел Анну, чтобы спрятать ее в надежном месте. Часы прощались с ней, — сказала Вера, завершив рассказ. Глеб вскочил, сжал кулаки, грозя кому-то на потолке.
— Выходит, что он никого не убивал! Хорош ваш Бобров! По его версии в доме Анны после визита Косых осталось два трупа. Ну и сука-журналюка!
— А вы никакой не странник. Вы дурак или лгун. Скорее, лгун.
— Ну почему вам так трудно врать? — словно сдаваясь, он поднял руки.
— Потому что я знаю правду. Я знаю конец этой истории. И вы ведь тоже знаете. Может, расскажете сами?
— Хорошо. Обещаю ничего не утаивать, раз уж на то пошло, — согласился Глеб. — . Но, пожалуйста, расскажите прежде сами. Мне необходима ваша версия. Подробная. Это очень важно.
Вера сжала ладонями виски, стараясь сосредотачивается. С минуту молчала и качнула головой: — Не могу. Ничего не вижу. Какое-то помутнение… Всю ночь просидела опустошенная, малевала вот стену. Даже, знаете, бутылку вина приобрела. Не помогло. Я словно наткнулась на непроницаемую завесу. С тоски пошла в кафе подкрепиться супом. Тут явились вы…
— Подождите! — воскликнул Глеб, срываясь с места. — Идиот! Одно мгновенье!
По деревянной лестнице загрохотали его шаги: сначала вверх, потом вниз. Через пару минут он стоял в дверях, держа перед собой портрет.
— Так вам будет легче вернуться к той истории, — Глаза Глеба возбужденно сверкали: — Теперь вы понимаете, как похожи на нее? И вспоминаете? Вспоминаете декабрьский вечер 1944…?
Вера осторожно притронулась к рамке: — Мне страшно, — кутаясь в теплую шаль, она подошла к стене, обмакнула кисть в красную краску и медленно вывела: «20 декабря 1944». Бросила кисть, опустила на диван и просительно взглянула на Глеба:
— Вы… Вы не смогли бы сесть рядом? Ничего, если я возьму вас за руку?
Глеб опустился у ее ног, обхватив укутанные шалью колени.
— Мы заглянем в прошлое вместе. И чтобы там ни случилось… Вы ведь заметили, что я здорово умею драться? А к тому ж, как и Мишель, не боюсь привидений.
20Вот что примерещилось им за той непроницаемой дымкой запрета, которой ограждает необратимое время прошедшее. Гадалка Персела предупредила: «Время — хитрая штука…» Для безумцев, именующих себя «странниками» дверца приоткрывается, позволяя заглянуть в неведомое.
…Ненастный декабрьский вечер 1944. Метет мокрый снег, покрывая тонким, быстро тающим покровом черную землю полей, колючий ельник. По загородному шоссе несется автомобиль, рискуя нырнуть в кювет на каждом крутом повороте. Машину ведет Мишель, рядом, вжавшись в кресло, застыл Поль.
— О-о-о-острожно! — Поль закрыл лицо руками, обмирая от противного визга тормозов.
— Этого не может быть, не может, не может! — резко затормозив, Мишель остановил машину, схватил Поля за грудки и сильно встряхнул. — Ты все выдумал, парень! Тебе померещилось! Ты же родился чокнутым!
Поль закашлялся, размазывая по лицу слезы:
— Я слышал! Он объяснял какому-то мужику, где и к-к-ак… Я слышал сам! Черт побери эти мои уши! Почему я не родился глухим? — он сильно ударил ладонями по ушам.
— Ладно. Прости, — нажав на газ, Мишель повторил спокойно с протокольной четкостью: — Ты слышал, как Буссен приказал неизвестному сбить мотоциклом… Сбить молодую женщину в светлом пальто… У поворота на Борс… Ровно в семь часов двадцать минут. — Он взглянул на часы, показывающие 6.45. — Ерунда, бред… Ты сошел с ума, парень!
— И еще сказал ему: «Попредержи душу в пятках, если она у тебя есть». Он показал ему фото. Такое, как в резной рамке. Фото Анны! Я видел, видел сам! Я вижу хорошо. Зачем я вижу хорошо!? Зачем я не родился слепым? Зачем я вообще родился?
Достав из ящичка пистолет, Мишель положил его в карман. Его глаза смотрели прямо сквозь белую муть, мчащуюся в свете фар. А губы шептали: — Мы все приходим на свет, чтобы уйти. Но умоляю, не забирай ее сейчас, Господи!
…Ему казалось, что он сошел с ума. Картина мира — привычная, добротная — разлетелась на куски, образуя хаос. И вдруг все прояснилось. Множество разрозненных деталей — фактов, догадок, слухов, как осколки мозаики сложились в единое целое. Родная партия — та, которой он присягал в верности всей своей кровью, которая руководила его поступками и помыслами, была его честью и совестью — открыла свое подлинное лицо. Кровожадная фурия, пожирающая своих детей.
Часы показывали ровно семь, когда «Ситроен» Мишеля приблизилась к роковому повороту. Через двадцать минут по указанию дьявольского режиссер здесь должна произойти трагедия. Мишель припарковаться за прикрытием ельника. Машину не будет видно для того, кто примчится с другой стороны. Для мотоциклиста-убийцы…
