Марина Крамер - Три женских страха
Папа от такого известия, понятное дело, взволновался. Только Акела догадался, что мне больше негде быть, как только у Семена, куда по какой-то причине не стали подниматься Гамаюн и Башка. Проводив папу в больницу в карете «Скорой помощи», Акела поехал сюда. И, разумеется, нашел меня.
– Если поторопишься, успеем доехать до больницы прежде, чем там сменятся врач и медсестра. Сможешь поговорить и узнать все, что захочешь.
Я начала лихорадочно собираться, бегала по квартире, бестолково натыкаясь на мебель и углы. Акела так и стоял в коридоре, никак не отреагировав на приглашение Семена пройти хотя бы в кухню.
– Думаю, тебе не стоит ехать с нами, – бросил он, заметив, что Семен тоже начал одеваться.
– Почему это? – с вызовом спросил брат, не понимая, очевидно, почему должен подчиняться этому странному человеку.
– А потому это, – насмешливо ответил Акела. – Потому, что хватит с меня явления вашего братца с его алкоголичкой-женой. Устроили там сцену у хладного трупа, выли вдвоем, как по покойнику. Поэтому со мной поедет только Александра – самая адекватная. Все, разговор окончен. Ты готова? – Это относилось уже ко мне, и я кивнула, застегивая последнюю «молнию» на куртке. – Отлично. Тогда поехали.
Взяв за руку, Акела властно увлек меня за собой, усадил в машину и завел двигатель. Я сжалась на заднем сиденье, думая о несправедливости жизни. Если бы не папин инфаркт – никогда, возможно, Акела не взял бы меня за руку, не прикоснулся и не посадил в свою машину. Вот ведь…
– Плакать будешь? – спросил он внезапно, не отрывая взгляда от темной дороги, освещаемой только лучами фар.
– Я никогда…
– Я так и понял. Терпеть не могу женские слезы.
– Вообще никогда не плачу! – с вызовом бросила я, выпрямляясь и принимая вызывающую позу. – Даже когда с байка сошла на полном ходу и весь бок ободрала до костей – и то не плакала!
– Вроде как Кнопка из стали? – понимающе хмыкнул Акела, припомнив отцовское прозвище, но глаз его, взгляд которого я поймала в зеркале заднего вида, улыбался.
– Заржаветь боюсь! – парировала я.
Он не стал больше препираться, замолчал, а я впервые захотела заплакать.
Папа был в сознании, лежал в теплой палате под присмотром медсестры. Меня впустили всего на пару минут, и то только потому, что Акела сунул в карман доктору зеленую бумажку. Я чувствовала себя страшно виноватой – ведь мне и в голову не пришло набрать номер, предупредить, что не приеду, останусь у Семки. Ничего бы не произошло…
– Явилась? – проговорил папа с трудом и попытался сесть, но медсестра мигом подскочила и защебетала:
– Осторожно, Ефим Иосифович, не нужно так резко… – и повернулась ко мне, бросив неприязненно: – Ближе подойди, что встала в дверях?
Я моментально вскипела – никто не позволял себе разговаривать со мной в подобном тоне.
– Где захотела – там и встала! И вообще – будьте добры покинуть палату, мне нужно с отцом наедине поговорить!
Тетка растерянно обернулась к папе, ожидая помощи или хотя бы того, что он осадит зарвавшееся чадо, но не тут-то было. Папа предпочитал, чтобы свои проблемы и какие-то мелкие неприятности я разруливала сама, а потому не вмешивался. Медсестре ничего не осталось, как выйти, кинув в мою сторону неприязненный взгляд. Только после того, как за ней закрылась дверь, я подошла к кровати и наклонилась, чтобы поцеловать отца.
– Пап, ну что ты так неаккуратно-то?
– Неаккуратно? А ты как – толково? Почему не позвонила, как от охраны улизнула? Что еще за новости?
Мне не хотелось посвящать отца во вчерашние события – разволнуется, ему станет хуже, зачем? Проще все признать, повиниться, скроить виноватую и смиренную физиономию – и папа простит. Собственно, так и произошло – стоило мне опустить голову, как отец взял мою руку и сжал:
– Ну-ну, Кнопка, что ты? Я жив, все в порядке. Скоро поправлюсь.
– Папа, прости меня, а? Действительно, не подумала, заболтались с Семкой, а потом поздно было уже ехать…
– Я понял. Но скажи… – Он пристально посмотрел мне в глаза, и душа моя устремилась в пятки – сейчас начнет задавать очень неудобные и опасные вопросы о морге и моем там присутствии… И моя основная задача – не проговориться. – Что ты делала у морга? – Вот! Началось!
– Я… там сквер хороший, хотела Семену показать финт один, а там скины эти…
Про скинов тоже следовало выложить сразу – потому что охранники их видели, а, значит, видели и то, как я махала цепью. Не буду усложнять свое и так весьма непростое положение.
– Скины, значит… А с чего вдруг они на тебя накинулись?
– Ну, пап! Ты еще чего спроси! – я изобразила праведный гнев. – Тому, кто поймет, что в головах у этих идиотов, дадут Нобелевку!
– Нобелевку, значит… – протянул папа, глядя куда-то за мою спину, и я резко повернулась.
В дверях стоял Акела. Белая накидка поверх кожаной куртки смотрелась неприлично, неуместно и здорово портила его такой брутальный вид.
– Все в порядке, я просто хотел сказать, что врач просил закругляться, – произнес он, и папа кивнул:
– Да, сейчас. Отвези ее домой, ладно?
– А мотоцикл?! – завопила я, сообразив, что меня сейчас под домашний арест посадят, а байк так и останется на приколе в Семкином гараже.
– Не кричи, – поморщился папа. – Мотоцикл твой никуда не денется, а у тебя и так дел полно. Готовься к экзаменам.
– Папа!
– Все, я сказал. Езжайте, я спать хочу, устал.
С этими словами он отвернулся и закрыл глаза, и мне ничего не осталось, как выйти из палаты и последовать за Акелой в больничный двор к его машине. От злости я готова была сойти с ума, разнести в щепки что угодно – да хоть вот этот заборчик, отделяющий мусорные баки. Сказано – сделано. Я со всей силы ударила ногой в доску, и та сломалась ровно посредине, хотя и осталась «в строю», придерживаемая поперечным брусом сзади. Акела фыркнул:
– Нужно контролировать ярость. Взорвешься.
– Вам-то что?! – огрызнулась я.
– Мне-то? Ничего. Хочешь, научу, как можно себя быстро в руки взять и не наломать дров?
Я промолчала. Разумеется, больше всего на свете мне хотелось, чтобы он уделил мне хотя бы пять минут времени, но признаться в этом вот так сразу – ни за что! Поэтому я стиснула зубы, села на заднее сиденье и опять забилась в угол. Дорога длинная, ночь выдалась бессонная, да еще и нервное напряжение – в общем, я уснула.
Пробуждение оказалось волнующим – меня несли на руках вверх по лестнице, я прижималась лицом к кожаной куртке и чувствовала потрясающий запах туалетной воды. Настоящий мужской запах без единой сладкой ноты. В духах и туалетной воде я разбиралась – папа регулярно дарил мне что-нибудь остро модное, да и возможность читать зарубежные журналы тоже помогала. Коллекция разных флакончиков занимала у меня в комнате специально сделанный шкафчик, и я очень любила иногда открыть его и наугад брать духи, нюхать и решать, к какому платью или костюму они подойдут, к какому настроению, к какому случаю.
