Майкл Прескотт - Когда отступит тьма
В начале вечера она ушла по своим делам, вернулась в десять часов, вошла в боковую дверь для прислуги. Странная тишина насторожила ее. В доме редко бывало тихо, сказала она. Кейт и Ленора вечно скандалили, он упрекал ее за то, что пьет слишком много, она велела ему заткнуться при этих чертовых детях…
Тут выражение лица Мэри Бет изменилось, она взглянула на Элдера с новым ужасом и прошептала:
— О Господи… дети.
— Мои люди уже ищут их, — сказал Элдер.
Мэри Бет горько разрыдалась. Элдер взял ее за руку и больше не спрашивал ни о чем.
Потом она дорассказала и остальное, немногое. Обеспокоенная тишиной, Мэри Бет принялась осматривать дом и в большой гостиной обнаружила Ленору и Кейта. В страхе бросилась оттуда и позвонила из кухни в управление полиции, найдя его телефон в списке номеров срочного вызова, написанном мелом на доске возле аппарата. О детях даже не вспомнила.
Они являлись первой заботой Элдера, и он отправил своих людей на поиски. Полицейские очень долго звали детей, но не получали ответа.
Потом со второго этажа из глубины дома донесся крик молодого полицейского Бланшара:
— Нашел!
Элдер взбежал по лестнице, преодолевая две ступеньки в один шаг — в те годы это ему было еще по силам, — и промчался по коридору в заднюю спальню, где находились остальные полицейские.
Дети Гаррисонов, двенадцатилетняя девочка и девятилетний мальчик, забились в дальний угол большого стенного шкафа среди висящей одежды и сложенных одна на другую картонных коробок.
Как и те двое внизу, они жались друг к другу, безмолвные, неподвижные. Но были живы.
— Я займусь ими, — сказал Элдер. Бланшару велел спуститься и дожидаться треклятой санитарной машины, которая никак не приезжала. — Врачей быстро веди сюда.
Юношей Пол Элдер участвовал в боях на тихоокеанском театре военных действий в последние яростные месяцы большой войны. Повидал не один шок. Дети Гаррисонов были сильно травмированы, последствия могли оказаться затяжными, даже непроходящими.
Элдер вошел в шкаф и пригнулся, чтобы выглядеть не таким высоким, менее угрожающим. Лампочка под потолком была слабой, и смутно различимая одежда отбрасывала тени. Он двинулся дальше в полумрак.
— Не бойтесь, дети. Никто вас не тронет.
Ответа Элдер не ждал и не получил.
Дети были в пижамах. Девочка в голубой с изображением цветка, похожего на гвоздику. Ее братишка в костюме супермена, стилизованная буква «С» четко выступала на эффектно сужавшейся книзу курточке.
— Дети! Успокойтесь. Все хорошо.
Мальчик смотреть на взрослого не хотел. Уткнулся лицом в плечо сестры. Пижамная курточка его пропиталась потом и липла к телу.
Но девочка как будто отвечала Элдеру взглядом. Глаза ее казались огромными на худеньком личике. И все же она была не совсем ошеломленной. Элдер уловил в ее взгляде осмысленность и, мало того, боль, резкую, мучительную, как при открытой ране.
— Эй, маленькая леди, — сказал Элдер с деланной улыбкой, причинявшей ему страдания, — ничего страшного нет.
Девочка принялась покачивать братишку.
— Он выстрелил в нее, — произнесла она монотонным голосом сомнамбулы.
— Ладно-ладно. Не нужно об этом говорить.
— Выстрелил в нее. Доктор Уайетт. Дядя Кейт. Он говорил, чтобы мы называли его дядей Кейтом.
Она нежно покачивала братишку, держа его в объятиях.
— Выстрелил из пистолета. В маму. Выстрелил, и она громко закричала.
Элдер надеялся, что девочка не видела этого, только слышала стрельбу издали.
Она умолкла. Снаружи доносилось громкое завывание. Наконец-то приехала санитарная машина.
Элдер не думал, что девочка пострадала еще и физически, но уверенным быть не мог. И осторожно потянулся к ней.
— Болит что-нибудь? — спросил он и коснулся ее руки.
Девочка вздрогнула, покачивание прекратилось.
Элдер ощутил тепло, влажность.
Кровь.
И тут разглядел ее — красные брызги на пижаме — узор, который принял за набивное изображение гвоздики.
И на пижаме Роберта был тот же узор, трудно различимый на синем фоне.
Кровь пропитала их одежду. Не своя. Этого не могло быть. Им бы не выжить, потеряв столько крови.
Они находились в одной комнате с Ленорой и Кейтом. И когда началась стрельба, их обдало горячим красным дождем.
— Ой, дети, — прошептал Элдер, — бедные вы мои детишки.
— Кейт и нас бы застрелил, — прошептала девочка. — Я знаю. Но…
Элдер, вспомнив «кольт» в руке Леноры, завершил ее мысль:
— Она выхватила у него пистолет.
Кивнув, девочка закрыла глаза и долго не открывала их.
— Мама спасла вас от смерти, — сказал Элдер. — Она любила вас. Не забывайте этого. Вам это будет поддержкой. Мама очень, очень любила вас обоих.
Никакой реакции не последовало. Кроме одного — по щеке мальчика скатилась прозрачная капля, единственная слезинка, мерцавшая в неверном свете.
* * *Санитарная машина увезла детей и трупы, сирена ее рыдала в ночи, словно потерявшийся ребенок. Элдер остался в большом старом доме с полицейскими, экспертами и горьким запахом крови.
— Что такое с этим домом? — недоуменно произнес фотограф. — В прошлом году скверная история. А теперь и подавно.
— Люди говорят, все дело в Гаррисонах, — ответил один из полицейских. — Слишком много денег, слишком много власти.
Кто-то сказал ему, что он не на митинге.
— Я не про политику веду речь, — возразил полицейский. — Тут, как бы это сказать, воздаяние. Если тебе привалило счастье, жди какой-то беды. Все должно уравновешиваться.
— Этим детям большого счастья не привалило, — сказал фотограф. — Что уравновешивается у них?
Полицейский-фаталист пожал плечами.
— Я не говорю, что это справедливо.
Другой полицейский сказал, что знает, как воспримут горожане случившееся.
— Они назовут это проклятием, вот как.
Его Предсказание встретили возбужденными возгласами.
— Я просто говорю, что люди скажут.
— Ну и что же проклято? — спросил какой-то скептик. — Дом? Он что, с привидениями? Или весь гаррисоновский клан?
— Ленора не гаррисоновской крови, — сказал кто-то. — Она не всегда носила эту фамилию.
— А проклятие можно получить, выйдя замуж? — поинтересовался фотограф, и послышался смех.
Говоривший о воздаянии полицейский спросил у Элдера, что думает он.
Элдер стоял у одного из высоких окон, разглядывал, подняв голову, лунный серп, свет его был ясным, холодным.
— Раньше я думал, за всем кроется какой-то смысл, — заговорил он, и что-то в его тоне изгнало из комнаты шутливость, напомнило всем, что это место смерти. — Считал, если видеть то, что видит Бог, все бы казалось разумным. Теперь не знаю. В наши дни нет ничего разумного.
