Екатерина Гринева - Герой-любовник, или Один запретный вечер
Я взглянула на часы. Эва уже прилетела в аэропорт и должна где-то через час-полтора быть у меня. Я закрыла глаза. Разделанная курица лежала на столе. Надо было готовить, но я чувствовала себя такой обессиленной, что даже кружилась голова.
Дождь стихал. Я распахнула окно. Мне нужен был свежий воздух, иначе еще немного и я задохнусь от наплывших воспоминаний.
Прохладные капли упали на разгоряченные лицо и руки. Я вдохнула нежный запах сирени и закрыла глаза, пытаясь прийти в себя. Неожиданно меня отвлек звук подъехавшей машины и крик.
– Александра! Это я-я-я.
Я охнула и рванула к калитке, услышав знакомый голос.
Около калитки уже стояла машина, а в ней – сидела моя сестра. Спустив ноги на землю, она пыталась открыть ярко-синий зонт.
– Эва! – пробормотала я, распахивая калитку. – Ты же должна была приехать позже.
По лицу сестры пробежала тень.
– Я сменила рейс, – сказала она высоким голосом. – Так пришлось. Да помоги же мне раскрыть зонт. Заело.
– Сейчас.
Я взяла зонт из ее рук.
Шофер – татарин лет сорока с легкой усмешкой смотрел на нас.
– Ты же промокнешь, сумасшедшая, – сказала Эва. – Хоть бы плащ накинула или зонт взяла.
– Не подумала, – призналась я. – Как услышала твой голос…
Наконец зонт был раскрыт, и Эва с трудом вылезла из машины. Она была в джинсовом комбинезоне и белой блузке с коротким рукавом.
– Моя сумка в багаже. Ринат поможет тебе.
Шофер стремительно вышел из машины, и открыв багажник, взял оттуда темно-зеленую сумку и передал мне.
– Все? – вопросительно посмотрел он на Эву.
– Все, – кивнула она и подарила ему одну из своих обворожительных улыбок. Я уже и забыла, как легко умеет кружить головы мужчинам моя сестра.
– Ну что стоишь? – обратилась она ко мне. – Пошли…
В одной руке у меня была сумка, на другую – опиралась Эва. Она шла медленно и тяжело дышала. Наконец мы взошли на крыльцо, и она схватилась за перила.
– Трудно перенесла полет. Все время тошнило…
– Как же тебя в самолет-то пустили? С таким животом?
Эва снисходительно посмотрела на меня.
– Ты рассуждаешь, как бабка на завалинке. На самом деле – у каждой авиакомпании свои правила. На самолетах французской Air Franсe можно летать, только нужна справка от врача с ожидаемым сроком родов. Все очень просто, сестренка.
– И когда у тебя? – кивнула я на живот.
– Примерно через три недели.
Я молчала. Теперь я могла разглядеть ее как следует. Во-первых, она сильно осунулась, а во-вторых, от ее безмятежно-невинного выражения лица, которое так нравилось мужчинам – ничего не осталось. Глаза смотрели тревожно и пристально. В уголках губ были складки, как у капризной девочки, которая клянчит новую игрушку и готова вот-вот расплакаться, чтобы поиграть на нервах.
– Может, мы зайдем в дом?
– Зайдем, – эхом откликнулась я.
Я открыла дверь на веранду и поставила сумку на пол. Я основательно промокла, но почувствовала это только сейчас.
Эва вошла на веранду и направилась к старому креслу, покрытому покрывалом с изображением играющих котят. Это покрывало было на даче давно, сколько я себя помнила.
Она опустилась в кресло и вцепилась руками в старые со стертой лакировкой подлокотники.
– Ну, здравствуй, сестренка! – усмехнулась она. – Давненько мы не виделись.
– Кто там у тебя? – кивнула я на живот.
Она наклонила голову и погладила живот.
– Девочка! – прошептала она. – Дочка. Машенька.
Я вздрогнула и отвернулась. Марией звали нашу мать.
Огромные бездонные глаза Эвы, не мигая, смотрели на меня.
– Я ужасно устала и хочу спать, – протянула она. – И есть.
– Господи! – ахнула я. – Я же ничего не приготовила. Я не ожидала, что ты перенесешь рейс. А меня заранее в известность ты не поставила.
– Ладно. Поем потом. Наша спальня по-прежнему наверху?
– Да. Все у нас по-прежнему. Я здесь ничего не меняла.
Она встала с кресла и сделала движение рукой.
– Ты кому-нибудь говорила о моем приезде?
– Нет. Только Денису.
– Кто такой Денис? – тревожно спросила Эва.
– Бывший офицер-спецназовец и по совместительству мой любовник. Я тебе о нем уже говорила по телефону. Когда ты звонила мне из Парижа.
– Понятно. А он?
– Что он?
– Кому-нибудь говорил?
– Слушай! – не выдержала я. – Если ты думаешь, что все сбегутся смотреть на приехавшую парижанку или что-то в этом роде, ты глубоко ошибаешься. До тебя здесь нет никому дела. Это тебя устраивает?
– Да, – прошептала Эва. – Ты не забудешь положить в курицу баклажаны?
– Не забуду.
Я помогла Эве подняться по лестнице на второй этаж и довела ее до кровати.
– Та самая… – расплылась она в улыбке. – На которой я спала в детстве.
– Ты промокла? Тебе дать сухое белье?
– Пожалуйста.
Эва вдруг стала непривычно кроткой.
Я принесла ей свой халат.
– Отвернись. Я переоденусь.
Я чуть не улыбнулась. В этом была вся моя сестра. Кружить головы мужчинам – это запросто, а здесь внезапный приступ стыдливости – «отвернись!».
Я отвернулась и когда услышала:
– Я – все, – развернулась и подошла к кровати.
Эва сидела на кровати в моем малиновым в белый цветочек халате с незастегнутыми пуговицами на животе.
– Не сходится.
– Слушай, я тебе принесу мамин халат. Как я сразу не догадалась, что тебе нужна одежда большего размера.
– Не надо. – И тут я увидела, что Эва изо всех сил старается не расплакаться. – Я усну и так. Только накрой меня одеялом. Пожалуйста.
Я достала из старого гардероба с рассохшими дверцами войлочное одеяло и накрыла им сестру.
– Так лучше?
– Да, – прошелестела она.
И тогда я неожиданно нагнулась и поцеловала ее в лоб. Она закрыла глаза и по ее губам скользнула легкая улыбка.
– А теперь иди. Пожалуйста.
Спустившись с лестницы, я не удержалась и посмотрела на себя в небольшое овальное зеркало, висевшее в коридоре. Интересно, я также буду выглядеть, когда забеременею? Ведь мы с Эвой сестры-близнецы!
Пока курица тушилась на сковороде, а Эва спала наверху, я нервно курила одну сигарету за другой, вспоминая жизнь до побега Эвы в Париж.
Мы родились с ней почти одновременно с разницей в двенадцать секунд, и это время роковым образом сказалось на наших судьбах. Эва была объявлена «младшенькой» и с тех пор роли в нашей семье были четко распределены. Я была умницей, а Эва – красавицей и к тому же объектом особого обожания со стороны родителей. Игрушки нам дарили одинаковые – на это я пожаловаться не могу. А вот что касается отношений… что прощалось Эве, не прощалось мне. И наоборот.
Ситуацию усугубляло то обстоятельство, что Эва росла слабым болезненным ребенком и умудрялась подцеплять все существующие болезни, от которых по странной иронии судьбы я уберегалась. От малейшей простуды у Эвы поднималась температура, и мать заступала на вахту около ее постели, даже если в этом и не было никакой необходимости. Эва лежала как принцесса, окруженная заботой и вниманием, тогда как я в это время была предоставлена самой себе.
