Татьяна Устинова - Олигарх с Большой Медведицы
Тут он вдруг сообразил, что она боится всерьез. Что она не отвечает ему, трясется и, кажется, вот-вот сделает или скажет что-то невозможное.
И он остановился. Заставил себя остановиться. Отравленное нутро заныло и стало корчиться, но он пока контролировал его.
– Лиза, я…
Сказать было нечего. В одурманенную голову лезли всякие идиотства, вроде «не корысти ради», и еще «иже херувимы», и представлялся мерзкий амурчик с луком. Руку он забыл у нее на груди, и теперь она наливалась все той же отравленной тяжестью, только в сто, в тысячу раз сильнее, потому что, отстранившись, он вдруг еще острее почувствовал Лизу рядом с собой – щеки, шею и грудь, на которой лежала ладонь. Он мечтал тискать и мять ее, но заставил себя отступить. Пальцы дрогнули осторожным, прощальным движением – и он убрал руку.
Беда. А он мечтал о победе.
Лиза смотрела на него во все глаза.
Прошло? «Расхотелось», как она и предполагала?! И этот тоже отверг ее?!
– Я ничего не понял, – сказал он. – Я думал, что ты… А на самом деле нет?
– Что нет? – спросила она, ужасаясь собственному голосу и лопатками чувствуя расстегнутый застиранный лифчик. Он все-таки расстегнул его.
Оказывается, проблема гораздо глубже, чем представлялась вначале, подумал он с мрачным юмором. Проблема не только в том, что ему нельзя. Проблема еще и в том, что ей что-то мешает. Себя он преодолел, а ее?
Он одернул на ней водолазку – брат завязал сестренке шарфик – и утешающе погладил по щеке тыльной стороной ладони. Лиза немедленно почувствовала себя последней идиоткой.
Белоключевский оценил ситуацию.
Сейчас она пойдет домой, а он, пожалуй, пойдет и повесится в гараже. Какая уж теперь разница – один или два трупа?
– Извини меня, – сказал он легко и улыбнулся. Эти навыки остались из «прошлой жизни». Он виртуозно мог изобразить все, что угодно, как великий русский актер Качалов Василий. – Я все неправильно понял.
Поднял с пола ее куртку, встряхнул и протянул Лизе. В конце концов, видимо, придется умереть, так и не поцеловавшись с ней как следует!..
Сейчас она пойдет домой, а он до конца прочувствует комизм положения и допьет виски. Сосулек на крыше полно. Интересно, что с ним станет после литра виски?!
– Дима, я не хотела тебя расстраивать.
Ну, это уже перебор. Расстраивать его она не хотела!..
– О чем разговор? Конечно, не хотела.
Он думал только о том, как бы ему выпроводить ее побыстрее, а потом разобраться с отравой, которая медленно, но деловито подбиралась по венам к самому сердцу. Разобраться с отравой и быстро и аккуратно надраться.
Он давным-давно не надирался и не вспоминал о том, что у него есть сердце.
Лиза все смотрела на него. В его незнакомое, каменное лицо, ставшее очень усталым.
…или она ошиблась, и он ее не отвергал? Или он тоже не уверен в себе, как и она сама? Как узнать?! Как вообще понять, что творится у другого в голове?!
Решиться или нет?
Трусость, вспомнилось ей, худший из человеческих пороков.
Трусость, да.
Если она сейчас скажет ему, пути назад не будет, а он этого даже не поймет. Если после того, что она скажет, он отправит ее домой, рану будет не зализать.
– Дима.
– Носки можешь оставить на батарее, они все равно мокрые.
Он наклонился и поднял носки. Она вырвала их у него. Они были очень холодные, как дохлая лягушка.
– Дима, ты все правильно понял. – Он прищурился, ресницы сошлись. – Я просто очень боюсь, я… уже давно не подпускала никого так близко, понимаешь?
– Не понимаю, – сказал он искренне. – А Гога как же?
– Какой Гога?
– Которому ты должна была немедленно звонить. Искала телефон и стукнулась головой в дверь.
Он не мог этого видеть, он в кухне сидел, но она же на самом деле стукнулась!
«Он все про меня знает. Этот чужой, большой, взрослый мужчина. Мы едва знакомы, а он знает про меня все. И как теперь жить?..»
– Я не знаю никакого Гогу, – сердясь, заговорила она, и тут ей пришло в голову, что, должно быть, он имеет в виду Игоря, но ей было наплевать на Игоря. – Я всегда одна, всю жизнь, а ты… с тех пор, как ты… И ты подходишь все ближе и ближе, и я не знаю, что со мной будет, если ты меня тоже отвергнешь!
– Что значит – тоже?
– То и значит!
Господи, не рассказывать же ему сию минуту про школу, Наташку, первую любовь, вторую любовь и Игоря, который сказал, что «это ее трудности»! Все на свете трудности были ее, только ее. И больше ничьи.
И никто на свете никогда не чистил ей дорожек!
– Лиза, ты просто устала, – сказал он любезно. – Устала и все перепутала. Это ты меня, – он запнулся немного, – отвергла. Только что. Вместе со всем моим… напором. Прошу прощения, если напугал тебя.
– Я?! – поразилась она. – Я тебя не отвергала. Просто у меня… У меня дурацкая майка, и мне надо в душ. И лифчик с дыркой!..
Он распахнул черные глаза – наконец-то! – и замер. Еще бы рот открыл, ей-богу!
– Что?! – спросила она злобно. – Что?! Он молчал.
– Ты даже не смотришь в мою сторону! – выпалила она ему в лицо. – Ты руку вытаскиваешь, когда я тебя за нее беру. Когда я подхожу, ты делаешь шаг назад. Не замечал?!
Он покрутил головой.
– А я замечала! Ты все время меня избегаешь, ты и валандаешься со мной, как будто я престарелая бабушка или дитя неразумное, а я не бабушка и не дитя!
– Не дитя и не бабушка, – согласился Белоключевский быстро.
– Ты мне букетик сунул и что сказал? – Что?..
– Ты сказал – не грусти! Я не грущу, черт побери!
– Не грустишь?
– Нет, не грущу! Я точно знаю, что мужчины, которым не наплевать, ведут себя по-другому!..
– Подожди, – попросил он жалобно. – Какие мужчины? Что значит – не наплевать? Как они себя ведут?
– Не так, как ты! Ты же совсем мной… не интересуешься!
– Интересуюсь. Ты первый человек за много лет, которым я действительно интересуюсь.
– Я не человек! – крикнула в отчаянии Лиза Арсеньева. – Я женщина! Я тебе не товарищ по партии Надежда Константиновна Крупская!
Поверх ее волос он посмотрел на дверь. На ней висел календарь за тысяча девятьсот семьдесят седьмой год, и изображен на нем был Ярославский обком партии. «Должно быть, волшебное место, – подумал Белоключевский тоскливо. – Всемилостивые апостолы Петр и Павел, помогите мне!.. Прямо сейчас».
– Что ты пытаешься мне сказать? – С Ярославского обкома он перевел взгляд на Лизу. Вид у нее был несчастный. – Я тебя умоляю, скажи словами! Из твоих завываний я ничего не понял. Какая Крупская? Какие мужчины? При чем тут букетик?!
Лиза перевела дух.
Выхода нет. Придется сказать. И именно так, как он просит, – словами.
