Хэлло, дорогая (СИ) - "Sascha_Forever_21 / Hellmeister"

Хэл уже энергично жевал своё мясо, вовсю работая челюстями. У него были выступающие скулы и слегка курносый нос. При всей красоте его лица, мимика была ни к чёрту — как у манекена. Он выглядел спокойным. Чертовски невозмутимым. Прямо нечеловечески. Почти неживым.

— В каком колледже ты учился? — спросила Конни.

Он перестал жевать. Пару секунд смотрел перед собой, будто что-то обдумывал или вспоминал. А затем ответил:

— В Атланте. Но там ничего интересного, так. Менеджмент… Всё такое.

— Ясно.

— Ну да, не инженер, не врач и не литератор. Обычная скучная профессия для обычной скучной работы.

— Зато нет такой ерунды, как с моей.

Хэл приподнял брови, и Констанс продолжила:

— Кафедра изобразительных искусств. Учусь быть сносным художником. И аниматором буду, может. Однажды.

— Очень творческий выбор, — отметил Хэл.

Конни улыбнулась.

— Это поле невспаханное. Я даже жалею, что туда пошла. Со стороны, конечно, кажется — реально круто. Сиди и рисуй целыми днями, подумаешь. Это тебе не высшая математика.

— Я так не говорил, — сказал Хэл и выпрямился. — Я не имел в виду «творческий» в смысле — «бесполезный».

— Чаще всего именно так и говорят, — криво улыбнулась Констанс.

— Кто же?

— Чед, — она усмехнулась. — Стейси. Много кто.

Хэл опустил взгляд в тарелку и провёл по передним зубам языком. Затем снова посмотрел на девчонку. Она была как нахохлившийся обиженный воробей.

Что за характер. Честолюбивая. Конечно, всё понятно. Она ещё так молода. Не может найти себя. С друзьями неполадки. С семьёй. Обычная девчонка. Учится в колледже. Живёт в достатке. Трахает себе мозги в отсутствие реальных бед.

— Проблемы с приятелями? — пробормотал Хэл. Это почти не звучало как вопрос.

Констанс покачала головой.

— Нет. С ними всё нормально. Никто из них не обязан как-то поддерживать мой выбор. Они просто шутят. Меня вообще-то не особо колышет их мнение. Я тоже прикалываюсь над ними, так что мы квиты.

Хэл поставил локоть на стол, а в ладонь лениво уткнулся гладко выбритой щекой.

— Вот как?

— Угу.

— И никаких обид между вами?

— На такие пустяки не обижаются, — улыбнулась она, и Хэлу стало зябко. — И потом. Это мой выбор. В любом случае — я никого к себе близко не подпускаю, чтобы меня могли реально задеть.

— Почему же?

— Не хочу доверяться полностью.

Хэл кивнул и нехотя развёз по тарелке сырную начинку.

— Иногда кажется, что только себе и можешь верить, — заметил он, опустив взгляд.

— Семье ещё, возможно. Если у тебя, конечно, хорошая семья.

Хэл чуть дёрнул уголком верхней губы. Семья.

Он боготворил свою мать. Отца не знал: матушка говорила, он был военным и пошёл служить, когда призывали в Ирак. А оттуда уже не вернулся. Он наивно задавал вопросы про отца. Хотел знать, в кого пошёл мастью: при невысокой и относительно миниатюрной брюнетке-матери как мог родиться шестифутовый пепельный блондин Хэл?! И кожа у неё была белее снега, а он загорал как дьявол у адской жаровни. Она была кареглазой. В общем, полная его противоположность. И наконец, все из семьи, кого он видел, когда был маленьким, не были похожи на него.

Он какой-то частичкой сознания надеялся, что Конни будет, потому что все свои детские наблюдения стёр и спрятал, навесил на них замок. И решил, что не будет к ним возвращаться, а значит, они не совсем уж правдивы. Мать красилась в блондинку, и постепенно он запомнил и даже решил, что она всегда блондинкой и была. Хотя видел — маленьким — совсем другое. И не сознавался себе, почему его дяди, тёти, бабушки и дедушки, двоюродные и троюродные немногочисленные родственницы знали его порой не лично. Так, есть какой-то там Хэл Оуэн.

Он посмотрел на свою племянницу. От вкуса мёртвой плоти пополам с горелым сыром на языке ему стало дурно. Он пришёл сюда разыгрывать свою карту, а выходит, она его обдурила.

Конни отвечала совсем не так, как он ожидал. Она и вела себя иначе. Хэл знал, что должна делать женщина, чтобы он её убил. Он почти молил Конни, чтобы она сделала что-то такое, отчего он взбесится.

— Просто жалко, что мы с отцом друг друга в этом плане не понимаем. И с его женой — тоже.

Господь Всемогущий, вот пусть только не сейчас живот скрутит, пожалуйста.

Хэл почувствовал, как закололо холодком кончики пальцев и губы, и как болезненно сжало ему горло.

Та девчонка в ванной. Громкие хлопки влажных тел друг о друга, ритмичные вздохи на его коже. Ему было тошно. Хотелось отмыться. Или сделать. Всё. Как. Надо.

Он положил вилку в тарелку и потёр себе кадык.

— Всё в порядке? — спросила Конни и нахмурилась.

Он привёл её сюда не чтобы очаровываться, а чтобы понять, как подобраться к ней поближе. Это его обычное свидание. Свидание хорошего парня — с грёбаной сукой. Если она не осучилась сейчас, это может случиться потом. Нужно думать от этом.

Хэл снова потёр кадык и беспокойно опустил глаза.

Он очень хотел увидеть в ней грязь, потому что от грязи нужно избавиться. Устранить её. Грязь не жалко уничтожить. У него труп в подвале, и он планировал, что однажды он кинет на одно одеревенелое тело — ещё несколько, в том числе — Конни.

Она чуть склонила голову набок. И он мог поклясться, что это лучшая из всех голов, какие ему доводилось видеть. Если ему доведётся отсечь её или передавить ремнём, он её, может, отстрижёт от шеи и спрячет куда-нибудь. Чтобы возвращаться, как к таинству.

Потому что на него никто и никогда так не смотрел.

Странная и беззащитная смесь жалости. Чувства вины. Она думает, что сказала что-то не то? Или сделала?

— Тебе дать воды?

Он покачал головой.

— Еда невкусная? Тебе точно не плохо? Ты побледнел.

Побледнеешь тут, мать твою.

Конни поджала губы:

— Прости, что нагрузила своими загонами. Я это, оказывается, умею делать.

— Никаких загонов, — тихо сказал Хэл. Ему это стоило очень больших усилий. — Что ты, тыковка. У тебя, говоришь, отец по новой женился? А что твоя мать?

Кажется, она умерла. Что там было, он не помнил. Мама говорила, то ли несчастный случай, то ли…

— Стало плохо с сердцем, — скривилась Констанс, но совладала с собой и спокойно продолжила. — Обычное дело. Сейчас столько стрессов.

— Н-да. — И он добавил очень искренно. — Сочувствую.

— Всё в порядке. Прошло время, я со всем свыклась, — просто сказала Констанс.

— Отец, по-видимому, свыкся быстрее тебя, — заметил он и добавил. — Раз уже женат.

Она кивнула и поковыряла свой салат. Хэл задумчиво присмотрелся к ней.

Волосы — цвета тёмной меди. И глаза — как топь. Он когда-то давно едва не утонул в болоте, было дело, и навсегда запомнил густой цвет прелой травы — у себя на светлых шортах и на футболке. Он был тогда молокосос, но понял сразу, что такое смерть. И вот теперь у неё были глаза цвета смерти.

Она ни на мгновение не похожа ни на кого из тех, кто досаждал бы ему фактом своего существования. Как он ни старался, знал, что у него не удастся её возненавидеть. Более того — он бы отдал очень многое, чтобы Конни жила, не потому, что он был с ней одной крови.

А потому, что чувствовал: он с ней одного духа.

Но это невозможно. Пощадить её — значит, пощадить их всех.

Та сука должна умереть. Все они должны умереть. И она — тоже, потому что теперь отлично его знает. Он не попадался никогда до, не попадётся и теперь. Вопрос безопасности. И Конни именно поэтому должна быть мертва.

— Возможно, — только и ответила она про отца. — Но, я думаю, он от безысходности женился.

— Разве?

— От одиночества, — уточнила она. — Не хочу его оправдывать, но он ужасно страдал после маминой смерти.

— Ты как раз оправдываешь, — со скукой сказал Хэл и отпил ещё содовой. Ему было паршиво. Он решил, чтобы ей стало тоже. Когда людям плохо, они вскрываются. Вся грязь из-под ногтей наружу лезет. — Вообрази, что ты влюблена, тыковка.

Он и сам не заметил, как ступил на очень зыбкую почву. Но уходить с неё было уже поздно. У Конни загорелись щёки и уши. Она поправила волосы, так, чтоб они свисали вдоль лица и хотя бы малость скрывали её румянец. Хэл был беспощаден и не сразу понял, что расставил ловушку для себя — тоже: