Соня Мармен - Ветер разлуки
– Случай ли, Провидение ли, но мы с ним снова встретились. Не хочу вдаваться в детали, но, поверь, эта встреча… в некотором роде на многое открыла мне глаза. Я написал письмо и тебе, Колл. Когда прочтешь, ты будешь знать все.
Он встал и прошелся по тесной камере. Потом посмотрел на брата, который до сих пор не шелохнулся и только смотрел на него ошарашенным взглядом, и протянул ему портрет.
– Алас! – выдохнул Колл, глядя на улыбающееся лицо матери. – Каким чудом? Я помню этот портрет! Его нарисовал сам Джон.
– Джон? Я не знал.
– Он управляется с красками так же ловко, как ты – с ножичком! Этот портрет он написал незадолго до смерти матери.
С момента встречи на «Martello» братья не касались этой темы. Больше того, оба упорно ее избегали, как если бы речь шла об ужасной тайне, о которой обоим не хотелось вспоминать.
– Она очень мучилась?
– Трудно сказать. Болела она много лет подряд и, думаю, успела привыкнуть к телесной боли. Но после Каллодена глаза ее перестали блестеть, как раньше. Мне кажется, жизнь ушла из нее раньше, чем за ней явилась смерть.
– Это из-за меня?
После недолгого колебания Колл кивнул, но был слишком взволнован, чтобы ответить. Он вернул Александеру портрет, и тот посмотрел на него уже новым взглядом.
– Джону удалось вдохнуть в нее жизнь… на этом портрете. И перед тем, как уехать из Гленко, он сделал второй, парный, – портрет отца.
Дункан, отец… Александер погрузился в воспоминания и закрыл глаза, пытаясь вспомнить его лицо.
– Я не хотел никого из вас обидеть, поверь! Просто я не понимал, что, отравляя жизнь себе, я причиняю горе и своим близким. Ничего исправить я не могу, и у меня нет времени искупить, хотя бы частично, свою вину. Разве что попытаться объяснить, почему я покинул вас, почему не вернулся домой… Надеюсь, отец поймет и со временем простит меня.
– Он уже простил тебя, Алас!
– Может, и так, – пробормотал Александер, отворачиваясь, чтобы смахнуть слезы. – Обещай, что отыщешь Джона!
– Могу только пообещать, что попытаюсь. Страна огромна, и, как и ты, он может не хотеть, чтобы его нашли…
– Да. Скажи Мунро…
Слова отказывались слетать с губ.
– Он будет по тебе скучать, Алас. И я тоже, a bhràthair…
– Если когда-нибудь ты увидишь Изабель… скажи ей, что…
Повисла продолжительная пауза. Александер вздохнул. Изабель… его ангел, его сумасшествие, предмет его самых горьких сожалений… Женщины проходили, держа его за руку, тот или иной отрезок жизни, служили ориентиром, который не давал ему сбиться с пути. Изабель же стала маяком, к которому привела его дорога жизни. Утратив ее, он лишился смысла существования, желаний. Он никогда не узнает правды. Он не мог поверить, что она все это время обманывала его, а он ничего не замечал. Колл ждал, когда он заговорит.
– Нет, не говори ничего. Так будет лучше. Прощай, Колл! Я тебя люблю.
– Господи, Алас!
Братья обнялись в последний раз, с трудом подавляя рыдания. Оставшись в одиночестве, Александер без стыда предался тяготившей его тоске. Смерть, которая была рядом все эти годы, его не страшила. Но малая часть его души еще хотела жить и молила Небо о милосердии.
* * *Колесо времени, казалось, перестало вертеться в это утро девятого февраля 1761 года. Даже ветер затаил дыхание, пролетая над виселицей, установленной на Рыночной площади. Под снежными тучами уже начал собираться народ. К смертной казни приговорили англичанина… Некоторым осознание этого факта доставляло удовольствие, другие молились за осужденного. По городу прошел слух, который во многих сердцах породил сочувствие: обезумев от горя, бедняга сбежал, чтобы разыскать женщину, которую любил, а она его покинула. Так рождаются легенды и умирают герои…
Зная, что эта каторга скоро кончится, Александер поднялся по ступенькам под ритмичный бой барабанов. Внешне он был ужасающе спокоен. Наверху его ждали лейтенант, палач и священник. Окинув толпу быстрым взглядом в поисках рыжей шевелюры Колла, он не нашел ее и испытал облегчение. Хотя Александер точно знал – Колл рядом.
Пока кюре, сжимая Библию покрасневшими от мороза пальцами, старался снять груз греха с его души, Александер вспоминал зеленые холмы Гленко. Скоро, очень скоро ласковые руки матери обнимут его… Повешение – всего лишь маленькая неприятность, через которую надо пройти. Потом в памяти всплыло улыбающееся лицо Изабель, и он запаниковал. Ему так хотелось увидеть ее в последний раз! Вдохнуть ее запах, ощутить нежность кожи, волос…
– In nomine patris, et filii, et spiritus sancti, amen![211]
– Amen.
Палач завязал ему глаза и надел на шею петлю. Присовокупленная к бремени вины, уже отягощавшем его плечи, она показалась Александеру невыносимо тяжелой. Он проглотил комок в горле, но головы не опустил. Не сдаваться, не дать подогнуться коленям… Он, Alasdair Cailean MacDhomhnuill, будет держаться до конца и достойно встретит свою участь. Этого желал бы его отец. Это стало бы для него поводом для гордости.
И снова загрохотали барабаны…
* * *– Выпейте-ка вот это! – приказала юная Элиза, протягивая ей чашку с горячим настоем белены и пупавки. – Вам станет легче!
Изабель вперила в горничную сердитый взгляд. Она бы охотно выцарапала глупой мерзавке ее усталые выпуклые глаза! Хотя, положа руку на сердце, если бы могла, она была готова выцарапать глаза любому, кто вздумал бы смотреть на нее в этот момент. Но пришла новая волна схваток, и Изабель забыла обо всем, кроме боли, которая не отпускала ее вот уже сутки.
Миниатюрная индианка Мари наблюдала за ней из своего уголка. Она не давала о себе знать, пока к ней не обращались напрямую. Немало ей пришлось видеть рожениц, но эта!..
– Подбрось в камин дров! – приказала ей повитуха, вытирая со лба пот. – А потом иди в кухню и поставь чан с водой на огонь.
Мари бросила в пламя кленовое полено, попятилась, натолкнулась на комод и поспешила выбежать из жарко натопленной комнаты. Видя, что индианка побежала исполнять приказ, а роженице стало легче, рослая, упитанная повитуха шумно вздохнула и сунула обильно смазанную жиром руку в разверстое лоно. Изабель испустила жуткий крик. Мадлен, у которой в лице не осталось ни кровинки, прикусила губу, чтобы не закричать самой.
– Уберите свои мерзкие руки! – выкрикнула Изабель, извиваясь от боли.
– Малыш идет попой, мадам! Нужно его перевернуть!
– Вы уже три часа его переворачиваете! – вмешалась Мадлен, которая не могла больше смотреть, как мучается кузина.
– Она все время сжимает бедра! Не учите меня делать мою работу, мадемуазель Мадлен!
Через минуту повитуха извлекла окровавленную руку и с удовлетворенным видом надавила на живот, чтобы удержать ребенка в правильном положении.
