Елена Крюкова - Ночной карнавал
— Скажи мне, родной… — Она остановилась, и встал он, взяв ее за руки в вязаных перчатках. — Ты помнишь меня там… во Дворце?.. Это мне не привиделось?.. Скажи… это правда, что я там была… жила?.. Что я была вместе с ними… рядом с ними… ведь это не сон?.. скажи…
Она до боли сжимала его руки. Он смотрел в ее лицо, как в глубокий колодец. На дне огромных синих глаз он видел великую просьбу подтвердить, свет, боль, горечь, молитву, надежду.
Он не мог, не имел права отнимать у нее надежду. Он сказал тихо:
— Конечно, Мадлен. Я помню тебя хорошо. Тебя… ты была маленькая девочка… да ты и сейчас такая… только росточком повыше. Тебе заплетали волосы в две золотистых косы… сажали тебя есть вместе с детьми… Княжны никогда не смеялись над тобой. Им сказали: любите ее, она ваша сестричка. И они, добрые девочки, любили тебя и заботились о тебе. Правда, однажды… — он рассмеялся, — Стася, озорница, подложила тебе в обеденную глубокую тарелку большую жабу, пойманную ею в Екатерининском пруду. Ох и шалунья!.. повеса… Царица отругала ее, даже за ухо взяла… из-за стола вытащила…
— Расскажи еще.
Они снова пошли по тропе, и он держал жену за локоть и за талию, будто боялся, что она сейчас улетит.
— Много всего было презабавного, Мадлен… К примеру… я приехал один раз, Ника пригласил меня сыграть с ним партию в вист… а ты вбежала в залу, и волосы твои были распущены по плечам, и на тебе, помню, было такое холстинковое, простое платье и белый передничек… и матерчатые туфельки, натертые мелом… и руки твои были все в варенье, и ты, увидев меня, закричала: «Князь, Князь, мы варим в саду варенье, пойдемте варить месте с нами!..» Ты была такая румяная… как помидор… Ника сердито насупился. «Как ты себя ведешь, Лина?.. Князь приехал ко мне, а не к тебе… и не к вашему варенью…» Дело кончилось тем, что вместо виста мы с Никой пошли к вам, к детям, в сад, и варили на костре варенье в огромном медном тазу, стоящем на сложенных пирамидками камнях… и Ника так веселился, и кричал: «Князь, это же лучше всякого виста!.. как славно мы всех надули!.. вот она жизнь, вот оно настоящее счастье!..» — а я все глядел на шрам, след от самурайской сабли, его японец саданул, когда он был на Востоке в гостях, ах, с Востоком не шути… и он, пробуя варенье из таза столовой ложкой — ты сама ему протянула ложку, — пробормотал: «Что глядишь, Вольдемар?.. еще бы немного, и мне конец… разрубил бы самураишко мне череп надвое… Вот она какая, судьба — идешь по ней, как по канату… над пропастью…»
— А варенье вкусное было?..
— А ты забыла?.. Конечно, отменное… ведь варила же его ты… ложкой помешивала, мне улыбалась…
— Только я тогда еще не знала, что ты — это ты!..
Лес расступался перед ними. Снег мерцал на тяжело наклоненных к земле ветвях. Мадлен чудились в лесу фигуры бегущих белых оленей, чудесных животных — грифонов, единорогов.
— А правда ли это, Владимир, что в океане живет зверь Левиафан?..
— Правда. Он большой и хвостатый. Хвост у него длиною с морской прибой. Пасть зубастая. На зубок ему не попадись. А на его спине стоит, срублен из бревен, город. Град Обреченный. Левиафан катает град на спине, и люди, живущие там, страшатся, когда он вдруг начинает играть и резвиться в море-океане. Тогда на Левиафановой спине паника. Людишки мечутся, вопят… прячут скарб, тащат пожитки… мир рушится!.. Спасайся, кто может!..
— А наш мир тоже разрушился, Владимир?..
Он не ответил. Брови его сошлись к переносице.
— Не надо об этом, Мадлен. Мы все вернем. Дай срок, вернем. Я обещаю тебе это.
— А если нет?..
— Нам не будет дано знать об этом, нет или да. Об этом узнают те, кто придет после нас.
Они еще долго гуляли по лесу, пока не свечерело. Вернулись в избу отца Дмитрия, когда над лесом стали зажигаться первые звезды. Священник был предупрежден, что гости уедут утренним поездом.
Ночь перед отъездом они просидели с отцом Дмитрием за грубо сколоченным дощатым столом. Священник жег толстую свечу, листал старые книги, спасенные им при бегстве из Рус, тихо, глухо, любовно рассказывал о Царях.
— А Царевна Софья нравная была, когда ее Петр заточил в темницу, стихи писала — да не духовные, а страстные… А у Царя Иоанна, прозванного Грозным, любовница была, по имени Анна, простая девка, так он сперва горячо любил ее, а потом велел казнить, чтоб на него бояре не возводили напраслину и наветы — дескать, на боярышне не женится… закон нарушает Царский… и отрубили ей голову на заднем дворе, как петуху, на пеньке… о ней песни у народа сложены… моя попадья их поет, песни те… А Царица Елизавета более всего любила на лошадях скакать, наездница была, каких мало… охотилась… псарню большую держала… знаменитые породы борзых с ее времен в Рус пошли… А маленький Царь Александр Первый обладал абсолютным слухом, его музыке учили, как Моцарта, он проводил за клавесином дни и даже ночи напролет, а потом — как отрезало… и все же музыку любил больше жизни… А Царица Катерина…
Мадлен очень хотелось послушать про Царицу Катерину, да глаза ее слипались. Она опустила голову на плечо мужа и так, сидя за столом, дремала, и перед ее закрытыми глазами проходили вереницами виденья — Царица Лизавета на коне, перед сворой гончих, Царица Катерина голая, в постели, едва прикрытая полоской кружев, и на ее руке — изумрудный кабошон, тот, что Князь ей на палец нацепил. Господи, да ведь она плоть от плоти их, кровь от крови. Кому она поведает печаль свою о них?
Свеча, оплывая, догорала. Ночь была на исходе. Князь прижал к себе спящую Мадлен. Она всхлипнула во сне, счастливо улыбнулась. Она переплывала вместе с Царицей Натальей Нарышкиной неглубокий и теплый ручей, и там, где в заводи вспархивали над водой играющие рыбы, она нарвала лилий и кувшинок, перехватывая тугие, крепкие, как веревка, стебли. А потом они с Царицей Натальей гордо, как павы, выступали по площади перед дворцом, разодетые в негнущуюся парчу, в яркие, издалека видные богатые платья, и ворот и грудь были усажены крупными, грубо ограненными яхонтами и лалами, и каменья кололи кожу на загривке и в яремной ямке, и она, Мадлен, вспоминала купанье в ручье и смеялась, чувствуя потоки воды, ласкающие ее живот, ее грудь, ее бедра изнутри, как горячий язык, как пальцы и губы возлюбленного.
Спи, спи. Завтра тебе спать не придется. Завтра начнется симфония побега. Круговерть колес. Толкотня хлопот. Задыханье: успеть. Опять успеть, Мадлен. Твой Третий Глаз, всевидящий и зрячий, может не увидеть всего. Беда может подкрасться неожиданно. Я, я твой Глаз. Я должен видеть все. Предвидеть. Знать. Спасать. Беречь.
Я должен тебя беречь, Мадлен. И сберегу.
Отец Дмитрий захлопнул старинную книгу Рус и поднял покрасневшие от бессонницы глаза на Князя. Часы пробили шесть утра.
