Екатерина Сереброва - Нотариус
Ночью Саша видел сон.
Маленький черный котенок терся о его ногу, призывно мяукая. Откуда он взялся в квартире – загадочный вопрос. Сперва Остапенко отмахивался от него, попробовал пнуть, но котенок был жалостливым и навязчивым. Сердце Саши дрогнуло, он погладил малыша. На кухне нашлось молочко и сухой кошачий корм, что странно, ведь животных они с Ниной никогда не держали. Обрадовавшись, что сумеет помочь котенку, Остапенко подхватил маленький комочек, умещавшийся в его ладони, и поднес к приоткрытому окну – первый этаж, котенку ничего и не будет, а в доме ему быть все же не положено. Выпустив его туда, Саша просунул на подоконник корм и молока на крышечке, после чего захлопнул окно. Черный котенок обернулся, и на миг его глаза озарились темно-зеленым блеском, а рот расплылся в мерзкой ухмылке.
«Такого никак не может быть», – подумалось ошарашенному Остапенко, оступившегося на ровном месте. Он протер глаза и вновь посмотрел в окно: на него смотрел обычный котенок, не способный выдавать эмоций, голубые глаза его были грустными. Но все же черныш со следами молока на мордочке спрыгнул вниз и скрылся в кустах.
5
Завтракал Саша в одиночестве и с полнейшим облегчением. Сиятельство не предоставило чести явиться за стол, и Остапенко в кои-то-веки по достоинству оценил поварской талант Антона Сергеевича – хоть кто-то в окружении Коновалова не был похож на потенциального убийцу. Впрочем, и перед ним Александр вовсе не собирался расслабляться: отраву через пищу еще никто не отменял. Тем более что Коновалов промышлял нечто похожим.
Когда он успокоился, с чувством гордости прошелся по гостиной и веранде, не занятыми неприятными личностями, любопытство все же взяло верх: навестить раненого стоило. Подкравшись к двери, Саша воровато оглянулся, после чего шмыгнул внутрь.
Коновалов не спал, но подслеповато сощурился на него. Штора была закрыта – удивительно, что ранняя пташка еще не пробудилась.
– Был уверен, что вы поднялись.
– Мне немного нехорошо, – протянул Коновалов. – Коля отправился за лекарствами.
Присмотревшись, Саша обнаружил свернутый спальник у шкафа. С габаритами Николая сложно было представить, что он вообще поместится в этой комнатушке, если убрать из нее мебель и прочую рухлядь, но «Шкаф», по иронии судьбы, видимо, неплохо умещался возле своего «тезки».
Александр развернулся полубоком, чтобы уйти, но Коновалов неожиданно проявил инициативу:
– Останьтесь, если вы хотите что-то обсудить.
– Я не буду беспокоить вас, если вы не в форме.
– Мне несложно. Напротив, меньше соблазнов что-то приукрасить, – он выдавил из себя улыбку.
– Я не знаю, как сформулировать вопрос.
– Что именно вам неясно?
– Многое мне неясно, но я уже не так уверен, что хочу знать ответы.
Коновалов устроился поудобнее. Саша остался стоять, все еще с намерением уйти.
– Интересно, насколько же я вам противен? – вдруг спросил Семен Викторович.
Если он желал помочь с формулировкой темы, то точно не прогадал.
– Сами-то как думаете? – насупился Александр, потирая переносицу. – Я никогда не оправдаю убийство, – видя, как ухищренно улыбается Коновалов, Остапенко въедливо уточнил: – Или покушение.
Коновалов немного выждал. Саша сдался и привычно взялся за стул. Только на сей раз не разворачивая его, а садясь правильно. Стало неуютно под проницательным взглядом напротив. Подумав, перекинул ногу на ногу, а руки сложил на коленях крест-накрест.
– Вы были на войне, – вкрадчиво произнес Семен Викторович, посматривая на него с любопытством. – Вы должны понимать, что существуют ситуации, когда убийство – единственный, естественный правильный выход.
От нового упоминания о войне Саша посерел, но не позволил себе расклеиться или разозлиться. Правда, ненадолго глаза заволокло пеленой: вспомнилось несколько обрывочных и не цельных воспоминаний.
– В любом случае, убивать на войне и в мирное время – абсолютно разные понятия, – отрезал Остапенко.
– Хорошо, что вы это разделяете, – задумчиво проговорил Коновалов. – Но и в мирное время могут быть самые настоящие враги. Упертые люди, своими взглядами не вносящими в наш мир совершенно ничего полезного. Но в доказательство своей правоты готовые кричать до хрипоты и убеждать всех в единственной истинности суждений. Следовательно, они опасны своими разрушающими тенденциями.
– И подлежат уничтожению?
– Не всегда. Не моей идеей была вся эта… грязь, – в который раз разграничил Коновалов. – Мне порой достаточно несколько разубеждающих доводов или небольшой цепочки махинаций, чтобы устранить человека из игры и так, без смертельных для него последствий.
– Я понял ход ваших мыслей. Вы старательно ограждаете себя от грязи, все время упуская обстоятельство нашего знакомства. Намеренно?
– Я не говорил, что совсем отказывался от идеи физической расправы. Я знаю, вы хотите добиться, чтобы я объяснил, зачем же все-таки устранили Давыдяна и двух его предшественников – но не буду этого раскрывать. Вам не понять сути. Я доложил вам об идеологии, но вы не прониклись ею, не создавали этих постулатов сами – и слава Богу, но именно по этой причине вам попросту нет смысла знать мои личные мотивы на тот момент. Я следовал своим принципам, считая, что мной и всеми нами руководят высшие благие цели. То покушение никак не влияет на общую картину восприятия.
– Невозможно резко переменить идеалы.
– Согласен. Но система рухнула, а я остался в дураках, – ухмыльнулся Коновалов. – Причинно-следственная связь найдена? – в его тоне очень тонко, можно сказать, филигранно просочилась издевка.
– Найдена, – поджав губы, ответил Саша. – А вам, полегчало? – двусмысленно уточнил он.
– Вполне, – кивнул Семен Викторович, прекрасно уловив намек.
От того весь их зыбкий нейтралитет разом рухнул.
Александр наскоро покинул мини-прихожую, ничуть не жалея, что избрал эту комнатку для бизнесмена – там ему самое место. Не камера, так практически вынужденный домашний арест.
За этот день они больше не увиделись. На этот раз совсем не по вине Саши: к Коновалову приходил доктор. Семену Викторовичу и в самом деле было плохо, вокруг его комнаты постоянно суетились. Александр, дабы не мозолить глаза, сперва пропадал в огороде, а потом уединился в своей спальне. К вечеру буря миновала: по крайней мере, никто не умер – и это хорошо. Жажда наведаться домой все усиливалась, а от мобильника приходилось себя силой оттаскивать – соблазн позвонить Нине был велик. Но, во-первых, лгать ей совершенно не хотелось, а во-вторых, сказать правду – большая опасность. Жена и сама скоро позвонит, никуда не денется, но, во всяком случае, тогда новости можно будет послушать от нее, а не первому выдумывать мифические отговорки по поводу Сашиного внезапного рвения побыть на даче вдали от цивилизации. Либо Ниночка решит, что он рехнулся, либо – что ее преданный муж завел любовницу. Сеять панику, допускать сомнения или устраивать скандалы – последнее, что сейчас хотелось и без того взвинченному Александру.
