Елена Крюкова - Ночной карнавал
Они неслись мимо фонтанов и аббатств; мимо секс-магазинов и уютных patisserie; мимо бульварных фонарей и шикарных ателье; мимо лотков букинистов на набережной холодной Зеленоглазой и ночлежек для бедняков; мимо правительственных резиденций и заштатных галерей, где холсты были выставлены в вечерних витринах, как колбасы или ветчина. Все съедят, только выставляй. Пари — жадная утроба. Прорва. Он всегда хочет жрать. И дающие ему, кладущие в его пасть не переведутся: не оскудеет рука Божья, кидающая людские дрова в топку Пари.
Прощайся, Мадлен. Что ж ты не прощаешься:
Он тебя еще помучит, Пари. Он тебя так скоро не отпустит.
Мальчик мчал как угорелый. Деньги у нее в сумочке с собой? С собой. Револьвер? За пазухой. У нее твердый корсаж. И смит-вессон лежит под левой грудью. Сосок ощущает холодок металла. О, это очень дразнящее ощущение. А если он случайно выстрелит, Мадлен? Значит, туда тебе и дорога. Такая судьба. У каждого судьба своя.
— Приехали! Это недалеко. За углом. Мне не велено останавливать машину около дома клиента.
— Спасибо, ты хороший мальчик.
— Ждать вас здесь, мадмуазель?..
— Не надо. Я пробуду здесь всю ночь. А может, и день. Это нужно для дела. — Она очаровательно улыбнулась извозчику. — Езжай. Передай барону привет. Скажи… — Она помедлила. — Скажи, что Мадлен не появится в особняке несколько дней. Я хочу съездить отдохнуть в леса Бретани. Меня пригласили погостить люди из Рус. Так и скажи барону.
Когда мальчик отъехал и Мадлен завернула за угол, она почувствовала острый приступ тоски. Тоска сжала клещами ее сердце. Все ее нутро. Вывернула ее наизнанку. Она ухватилась рукой за стену, чтобы не упасть от ужаса и муки.
Какие бредни лезут в голову. Ты уже столько раз спасалась от смерти и от тоски. Ты идешь к любимому человеку. Он ждет тебя. Он всегда ждет тебя. Даже если ты не идешь к нему — он продолжает ждать тебя. Даже если ему скажут, что ты умерла, что тебя нет на свете — он будет ждать тебя.
— Стой! Попалась птичка.
Ее ухватили за локоть так больно, что она чуть не заорала.
Черная кожаная маска блеснула в свете фонаря. Рука медленно стащила маску, и Мадлен закричала от ужаса.
— Лурд! Лурд!
— Да, Лурд, дорогая. Ты не ожидала меня встретить здесь, не правда ли?.. А вечер прелестный. Приятный такой холодок. Птички не поют, правда, зато звездочки горят. А ты у нас и за птичку сойдешь. Почирикаешь мне. Прогуляемся по бульвару. А? Как в старые добрые времена. Может, и парнишку какого поймаем. На ужин. А?!
Она дрожала, как заяц.
Она ненавидела его.
Зачем сейчас! Именно сейчас! Когда она уже решилась на все!
— Пусти меня!
— Нет. Не для того я тебя изловил, чтобы выпустить. — Он ощерился. — Мне от тебя нужно кое-что. Дай мне денег на покупку авто и на заграничный паспорт. Я хочу убежать в Новый Свет. Мне до смерти надоела Эроп. Обрыдла. Я здесь потерял себя. Ты видишь, во что я превратился?
Да, парень, ты совсем плох. Блуждающий взгляд, нечесаные волосы. Синяя щетина. Сеть ранних морщин под глазами. Веки в виде свисающих мешков: пьет. И крепко. А почки отказывают. Одежка потрепанная, грязная. Неухоженный. Без женщины. Один. А ведь бравый парень был. Звезды, судьбы. Зачем он вывернулся ей под ноги именно теперь?!
— Это шантаж, Лурд?!
— А как же, любимая?.. Не без этого.
Он выдернул другую руку из кармана. Прямо в лоб Мадлен упиралось дуло револьвера.
Чудненько. Тоже смит-вессон. Только другого калибра. Тридцать шестого.
Что же ты, баба, курица, проморгала. Какого дьявола не вытащила револьвер из-под груди. Теперь кусай локоток. Смотри Лурду в глаза. У него тоже теперь три глаза, как у тебя: два живых, безумных, и один железный, смотрящий ей прямо в жизнь.
— Как ты собираешься бежать в Новый Свет?
Спрашивай. Спрашивай его все что угодно. Оттягивай время. Ты же однажды уже побывала в его лапах. И он тебя опять настиг.
— Как?.. Да очень просто. Доеду на авто до Португалии. Ломанусь в один из портов. Может быть, в Лиссабон. Куплю билет на корабль. Две недели — и вся песня. И я свободный человек. И новая жизнь. И куча денег. Твоих денег, Мадлен. Твоих грязных денег, которые тебе-то совсем ни к чему, ты. Сытая, продажная богачка, мерзкая тварь. Раскошеливайся! Иначе…
Дуло вдавилось ей между бровей. Да, не разнообразен твой репертуар, плохонький ты уличный музыкантишка. Как ты был грубияном, так и остался.
— Иначе ты всадишь мне пулю в лоб и сбросишь меня с моста в Зеленоглазую.
— Поговори у меня.
Он, не выпуская ее локтя, изловчился и дал ей пинка.
Мадлен дернулась всем телом.
Это было немыслимое унижение. Она не могла это перенести.
Тьма застлала ей глаза. Кровавая, великая тьма.
— Ты не получишь ни монеты, мерзавец! Стреляй!
Он оскалился и спустил курок.
И промахнулся.
Ибо, стреляя, он почему-то стал падать, валиться на мостовую; он рухнул на камни плашмя, и револьвер выскользнул из его кулака, как черный угорь, и покатился по гладким морозным камням, поплыл, и он, оглушенный падением, пытался поймать его, крюча пальцы, тянул руку, кровь текла по его щеке из пробитого выступом камня виска, — а Кази, Боже, зачем, почему тут Кази, откуда она взялась, — Кази, давшая ему подножку удивительно вовремя, дернула за руку ошарашенную Мадлен и закричала:
— Бежим!.. Живо!.. Пока он не очухался… дятел!..
— Козел!..
Мадлен выхватила из-за пазухи смит-вессон, наставила на Лурда на бегу и еще раз, наслаждаясь, крикнула на всю спящую вечернюю улицу Делакруа:
— Козел ты, Лурд!.. У тебя звезды нет!.. А у меня есть моя звезда!.. И ты никогда не уплывешь в Новый Свет!.. Кишка тонка!..
— Брось его, бежим!..
Они бежали как угорелые, только пятки сверкали, чуть не втыкаясь в ягодицы. Так бегали древние атлеты; так дул ветер в крышах и трубах Пари. Спящая, пустынная улица. Мадлен. И Кази. Две курочки. Две кокоточки. Две подружки. Две изгнанницы. Две сиротки. Мадам Лу спит на полу. Мадам Лу…
— Милая!.. Милая!..
— О, родная… Ну как ты… Ну что ты… Где ты…
— Везде… где придется… О, как мне все надоело…
Она говорит то же самое, что и Лурд.
То же, что она сама говорила себе, уходя навек из особняка барона.
Они остановились, завернув за угол, один из бесчисленных углов.
Он, если и бежал за ними, давно потерял их след. Они ведь такие быстроногие газели. Оленухи.
Обнялись. Крепко, так крепко, что косточки затрещали.
И покрывали друг друга поцелуями — лица, лбы, губы, брови, волосы, глаза, руки, ладони, и опять прижимались грудь к груди, пылко, благодарно, встретившись, плача, прощаясь, опять радуясь, что подоспела… что остались живы… что, в отчаянье, дала детскую подножку и победила… что сейчас стоят в ночи под навесом, близ кустарной галерейки, и целуют друг друга, а не лежат, простреленные, на обточенных временем камнях мостовой…
