Татьяна Устинова - Колодец забытых желаний
Старик заюлил, завздыхал, стал отводить глаза и понес околесицу.
— Василь Дмитрич! — прикрикнул «молодой друг». — Коллекция откуда?
— Ах, бог мой, ну, просто коллекция, и все тут! Ее мне дали всего на несколько дней, для того чтобы оценить и подтвердить подлинность. Во вторник нужно вернуть.
—Да что тут подтверждать, все и так понятно! И мне понятно, и вам наверняка тоже!
— Хорошо, но могут быть обстоятельства, в которых людям просто нужно подтверждение, и все тут! Разве таких обстоятельств не бывает?
— Полно врать, Василий Дмитриевич, — сказал Олег не без укора. — За кого вы меня принимаете? Говорите все, как есть!
Он подозревал нечто не слишком красивое и, главное, не слишком законное, но все оказалось еще хуже.
Коллекцию антиквару принес совершенно неизвестный и дотоле Василием Дмитриевичем никогда не виденный молодой человек. Просто в сумке принес. Расставил все на столе и попросил оценить.
— Вы же не эксперт. Вы антиквар, — заметил Олег Петрович. Он все никак не мог оторвать глаз от шкатулки, рассматривал, открывал и закрывал тяжелую толстую крышку.
Василий Дмитриевич махнул рукой:
— То-то и оно. Das ist ja unerhort! (Это неслыханно) Черт знает что!
— То есть этот самый молодой человек понятия не имеет, кто может, а кто не может оценивать подобные вещи, и тем не менее располагает такой коллекцией! И он принес ее вам просто по недомыслию. Правильно я понимаю?
Старик посмотрел на него несчастными глазами.
— Вы, конечно, моментально поняли, что коллекция краденая, но все же взяли ее, как бы для оценки.
Старик кивнул с похоронной мрачностью.
— Тяжкий грех, — объявил он и стукнул себя кулаком в грудь. — Тяжкий.
Он лукавил, и Олег прекрасно это понимал.
Отказаться невозможно — как наркоману от дозы. Невозможно, и все тут! Когда ты видишь это своими глазами, можешь подержать в руках, когда, как Скупой рыцарь, трясешься над сокровищами, когда единственная мысль — немедленно забрать все себе, — где уж тут отказаться?!
Олег и сам такой.
Старина притягательна, опасна и вечна, как бриллианты. Неистовое желание обладать может в два счета обратить в преступника любого, самого законопослушного человека!
— А икона при чем?
— А икона была вынута вот отсюда, Олег Петрович.
Василий Дмитриевич приблизился, повернул на козлах шкатулку так, что задняя ее стенка оказалась на свету, и показал пальцем:
— Видите?
— Что?
— Вот здесь зазорчик. И вот с этой стороны, изволите наблюдать, тоже. О чем нам это говорит?
— О том, что в задней стенке тайник?
— А вот и нет-с, мой молодой друг! Тайник, конечно! Только не в задней стенке. Дайте-ка мне вон там, видите, медную проволочку! Ах, боже мой, ну вон же, вон, слева от чайника!
Олег подал ему кусок медной проволоки. Антиквар аккуратно просунул ее в уголок, где неплотно сходились две серебряные пластины, легонько потянул и выдвинул дно шкатулки. У Олега от предвкушения сладко замерло сердце.
— Вот здесь я и обнаружил лик батюшки Серафима.
— Шкатулка с секретом? — сам у себя спросил Олег Петрович. — Да еще с таким? Откуда бы ей взяться?..
Он задвинул потайной ящик, взял из пальцев Василия Дмитриевича проволочку, засунул в зазор, потянул, и ящичек вновь легко выдвинулся. Внутри он был полностью серебряный, с замысловатым клейком мастера.
— Лупа есть, Василий Дмитриевич?
Старик вздохнул.
— Лупа есть, разумеется, — пробормотал он. — Но неужели вам действительно нужна лупа?! Неужели вы без лупы не можете определить?
— Фамилию мастера не могу.
— Да зачем вам фамилия, дружочек мой! Вы… принадлежность коллекции определите по фамильному гербу владельца.
Олег еще раз со всех сторон осмотрел шкатулку, потом снова заглянул в несгораемый шкаф и по очереди выставил на козлы и часы, и поднос, и чернильный прибор, и распятие, и кофейник. Василий Дмитриевич расчищал ему место и поглядывал нетерпеливо.
Олег ощупал и осмотрел каждую вещицу.
— Ну хорошо, допустим, — сказал он, отвечая на немые ужимки Василия Дмитриевича. — Допустим. А кофейник откуда? Кофейник-то османский!
— Ну как же откуда, дорогой вы мой?! Как же откуда? Вы припомните, припомните хорошенько!
Олег подумал.
— Вы хотите сказать — Николай Никитич? Тот, что был адъютантом Потемкина во вторую турецкую кампанию?
Старик просиял и закивал.
— Да, — Олег задумчиво потер пальцами выбитую в серебре печать Османов, — вполне возможно. Вполне возможно, что Николай Никитич басурманский трофей привез на родину и дополнил, так сказать, семейную коллекцию.
— Ну? — выдохнул старик. — Ну-с? Резюме!..
— Да все понятно, — заключил Олег. — Это остатки знаменитой фамильной коллекции Демидовых.
Василий Дмитриевич счастливо засмеялся и отечески похлопал Олега по плечу.
— Предположим, шкатулка принадлежала Акинфию Никитичу, сыну Никиты Демидова, того самого, которого Петр Первый во время войны со шведами сделал поставщиком ружей, а потом пожаловал ему уральские земли. В то время именно так работали по серебру, довольно грубо, и это видно. — Олег прищурился на серебро и продолжал: — Собственно, именно Акинфий Демидов и открыл алтайские серебряные рудники, а в тысяча семьсот двадцать шестом году получил вместе с братьями потомственное дворянство. Его внук Павел Григорьевич активно жертвовал Московскому университету. Громадные демидовские коллекции пожертвовал Павел Григорьевич, громадные! Ничего не жалел для отечества и науки.
Василий Дмитриевич кивал при упоминании каждого имени.
— Частично демидовские коллекции были привезены из Франции и из Флоренции, где жил еще один Демидов, Анатолий Николаевич, женатый, если память мне не изменяет, на какой-то родственнице Наполеона. Это уж девятнадцатый век!
— Не изменяет, не изменяет, рано вам еще жаловаться на память! А женат он был на племяннице имвератора, Матильде.
Олег помолчал и еще раз осмотрел каждый предмет. И вдруг удивился:
— Слушайте, а как все это могло оказаться у какого-то молодого человека в сумке?! Ну, если только, конечно, он не знаменитый музейный вор!
Старик пожал плечами и отвел глаза.
Было совершенно ясно, что вещи краденые. Да еще не просто краденые, а именно — из музея!
— Так, хорошо, — быстро сказал Олег. — А Серафим? Он откуда? Первые известия о его жизни были напечатаны только в середине девятнадцатого века. А про изображения я вообще ничего не знаю, кажется, они появились значительно позже… или нет? И кому могла в то время принадлежать шкатулка, непонятно; когда в нее положили икону, мы с вами сейчас не установим, может, в конце девятнадцатого века, может, в начале или даже середине двадцатого! Не зная, откуда была… изъята коллекция, мы этого не установим. — Он немного подумал. — А вы знаете что-нибудь про изображения преподобного Серафима, Василий Дмитриевич?
