Екатерина Красавина - Храм украденных лиц
— Известно, почему, — Ванда Юрьевна вздернула вверх подбородок. — Она не разрешала!
— Кто «она»? — спросил Губарев, отлично понимая, о ком идет речь.
— Динка!
— Вы считаете, что Дина Александровна препятствовала общению Лактионова с сыновьями?
— Да, считаю.
— Почему?
— Она хотела изолировать его ото всех.
— Зачем?
— Как зачем? Чтобы самой все контролировать! Чтобы он, не дай бог, лишний рубль на сыновей не потратил!
— По имеющейся в моем распоряжении информации, Лактионов своих детей обеспечивал.
Ванда Юрьевна побагровела.
— Кто вам это сказал? Динка? Чем он там обеспечивал! Копейки какие-то давал! По его-то доходам. Он деньги лопатой греб, а нас впроголодь держал! Вы у них дома были? Видели, какая там квартира! Антиквариат сплошной! А у нас? — она обвела рукой комнату.
— Эта ваша квартира?
— Конечно, моя! Чья же еще!
— Лактионов здесь не жил?
— Почему не жил? Жил! Когда был нормальным человеком, имел семью…
— Он ушел и оставил эту квартиру вам?
— Только не делайте из него благородного человека, — фыркнула Ванда Юрьевна. — А где же я, по-вашему, могла ютиться с двумя детьми? В коммуналке, что ли?
«Оборона» Ванды Юрьевны была непробиваемой.
— Как я понимаю, инициатором развода был Лактионов?
— Он не хотел никакого развода! Это все она! Окрутила его и увела из семьи! Кошка драная! Смотреть не на что! — В выражениях Ванда Юрьевна не стеснялась. Судя по всему. Дину Александровну она ненавидела лютой ненавистью. — Он никуда уходить не хотел. Ну… побаловался на стороне. Вы же знаете, как это бывает. Погулял мужик — и вернулся в семью. А она вцепилась в него мертвой хваткой. К тому же у него тогда определенные проблемы были.
— Какие?
— Выпить любил. С работой не клеилось. Склоки, интриги в коллективе. А тут подворачивается она — вся такая возвышенная и тонкая. Куда там!
— Художница, — вставил Губарев. — Неплохая.
— Художница! — Ванда Юрьевна сделала презрительный жест рукой. Руки у нее были крупные, массивные, унизанные золотыми кольцами. Массажистка, вспомнил ее профессию Губарев. — В то время она работала в каком-то задрипанном музее. Экскурсоводом. И малевала на досуге свои картинки. Это уже потом она развернулась. Стала выставки свои устраивать! На чужие деньги-то! Почему бы и не устроить!
— А в каком музее она работала? — как бы невзначай поинтересовался Губарев.
— Не помню, буду я такую чушь помнить! Что-то с Востоком связано! Не помню.
— Дети тяжело переживали уход отца из семьи?
— А вы как думаете? Конечно! Какой-никакой, отец все-таки! А тут все разом на меня и обрушилось. Его пьянство, гулянки, развод! Только подумать: я ему помогала, двигала вперед. Все делала ради его карьеры, а он отплатил мне черной неблагодарностью, — возвысила голос Ванда Юрьевна.
— Он встречался с детьми здесь, в этой квартире?
— Нет. Они ходят туда. К нему.
Это он из-за Ванды Юрьевны не хотел здесь бывать, догадался майор. Дама она напористая. Хамоватая. И выслушивать ее упреки ему совсем не улыбалось.
— Когда вы в последний раз видели Лактионова?
— Месяца три назад.
— При каких обстоятельствах?
— Я ждала его около клиники. Мне надо было с ним поговорить.
Губарев вспомнил, что, по словам Лазаревой, шеф запретил пускать Ванду Юрьевну в клинику.
— О чем вы хотели с ним поговорить?
— О детях, естественно! О том, что мальчики отбились от рук. Им нужно отцовское влияние, крепкая мужская рука. Что я могу с ними поделать? Они меня абсолютно не слушаются!
— Вы дождались его?
— Да.
— Поговорили? Возникла легкая заминка.
— Он торопился, и поэтому разговора не получилось. Все, что я говорила, до него не доходило. Он целиком и полностью был во власти своей… — Ванда Юрьевна запнулась, а потом с трудом сказала, как будто выплюнула: — Жены.
Губарев задумчиво посмотрел на Ванду Юрьевну. Она источала из себя тонны ненависти. Она вполне могла желать ему самого плохого. Только ли — желать?
— Ванда Юрьевна, где вы были третьего ноября с семи до десяти вечера?
— Я? — вздрогнула Ванда Юрьевна. Вопрос доходил до нее медленно, с трудом. — Третьего ноября… вечером… Ну где я могла быть? Конечно, в магазине. Покупала продукты. Я пашу, как каторжная. Двое детей! Накорми, обиходь!
— Все это время вы были в магазине?
— Так не в одном же! В одном молоко дешевле. В другом — мясо. Пока все их обойдешь!
— Сколько лет вашим детям?
Старшему, Диме, — двадцать. Он студент Института управления. Учится на первом курсе. Все время собирается его бросить. Отец мог бы повлиять на него, так нет. Свои дела ему ближе и дороже, чем дела ребенка!
— А младший?
— Младший, Юра, учится в школе. В девятом классе.
— Дети дома? Я могу поговорить с ними?
— Дома только Дима.
— Хорошо. Я побеседую с ним.
— Дима! — крикнула Ванда Юрьевна. — Ди-и-ма!
— Чего? — Из смежной комнаты вышел заспанный юноша. Высокий, темноволосый. Увидев незнакомых людей, он остановился и вопросительно посмотрел на мать.
— Дима. Это из милиции. Расследуют убийство твоего отца.
— А-а… — Юноша плюхнулся на свободный стул.
— С тобой хотят побеседовать.
— Пожалуйста! — В карих глазах молодого человека читались настороженность и тревога. Губарев вспомнил, как выглядел Лактионов на фотографии, и подумал, что юноша здорово похож на отца.
— Губарев Владимир Анатольевич. Павлов Виктор Николаевич, — представил себя и коллегу Губарев.
Майор обратился к Ванде Юрьевне:
— Я хотел бы остаться с вашим сыном наедине.
Ни слова не говоря, Ванда Юрьевна встала. Рукава ее длинного фиолетового халата своим фасоном напоминали перевернутые колокольчики.
Ванда Юрьевна величаво проплыла мимо Губарева и подчеркнуто-плотно закрыла за собой дверь, хотя майор ни минуты не сомневался, что она будет подслушивать их разговор у двери.
Лактионов-младший был в спортивных брюках и черной футболке.
— Дима, все говорят, что в последнее время ваш отец выглядел каким-то озабоченным, вы не знаете, с чем это могло быть связано?
Юноша лениво пожал плечами:
— Наверное, какие-то проблемы на работе.
— А может, это дела личного характера, семейного? Мать сказала, что вы собираетесь бросать институт. Может быть, ваш отец был расстроен из-за этого?
Юноша уставился на него с таким видом, словно не понял, о чем идет речь.
— Переживать из-за моего института отец не стал бы, — усмехнулся он.
— У вас были хорошие отношения с отцом?
— Нормальные.
— Вы не обижались на него из-за того, что он ушел из семьи?
