Ольга Арнольд - Агнесса среди волков
Петя с одним приятелем тоже попытались организовать свою фирму и при этом были совершенно уверены, что скоро станут «вот такими миллионерами!», не прикладывая для этого никаких усилий. Пока они занимаются какими-то непонятными аферами, денег у них нет и никто им ничего не дает, и потому просаживают они совсем немного.
Так как безденежье — хроническое Петино состояние, то оно никак не могло служить причиной его дурного настроения. Нет, тут дело было совсем в другом. Скорее всего наш роман клонится к закату. Он даже попытался спровоцировать ссору; если бы я была чуть-чуть моложе, ему бы это удалось, но в последнее время я очень хорошо научилась держать себя в руках — повзрослела, видно.
Даже в постели что-то изменилось. Как любовник Петя, конечно, великолепен — он принадлежит к той породе донжуанов, которые действительно любят женщин и умеют доставлять удовольствие и себе, и партнерше. На этот раз техника — блестящее мастерство, блестящий секс — явно превалировала над эмоциями; мне показалось, что я в постели не с любимым, который со мной вот уже два года, а с незнакомцем, которого я вряд ли еще когда-либо увижу. Смешно, но я даже вздохнула облегченно, когда он утром наконец ушел, мрачный, потому что так и не нашел повода ко мне прицепиться, пробормотав на прощание: «До скорого».
Я даже не сказала ему, что еду в командировку под Звенигород, — не хотелось. И вот я здесь, погода великолепная, сегодня у меня выходной, мне остается только радоваться жизни, а я переживаю из-за Петьки! Ведь когда я затевала с ним шашни, прекрасно понимала, что долгим наш роман быть не может, что рано или поздно мы расстанемся. И вот этот момент настал, так неужели я буду по этому поводу плакать!
Разозлившись на себя, я с силой пнула попавшийся мне под ногу гриб, и с него слетела красная шляпка: выяснилось, что это вовсе не мухомор, как мне сначала показалось, а крепенький симпатичный подосиновик. Я нагнулась и взяла его в руки; от него пахло прелой листвой и особой грибной свежестью. После холодов наступили теплые и влажные ночи, и грибов высыпало видимо-невидимо; даже стены подсобок во дворе нашего пансионата поросли опятами и вешенками. Самое время для грибных походов! Но, увы, это тоже все в прошлом.
В нескольких километрах ниже по течению Москвы-реки расположена биостанция МГУ; я сейчас направлялась прямо к ней. Когда-то мы с Марком провели там самые прекрасные дни нашей жизни, хотя, может быть, мне следует говорить только за себя. На биостанции жил и работал друг его детства, Витя Соколов, симпатичный очкастый паренек с окладистой бородой, которая должна была придавать ему солидный вид, но на самом деле только подчеркивала младенческую пухлость его физиономии, Витя, несмотря на птичью фамилию, занимался не птицами, а летучими мышами и среди друзей-биологов был известен под гордым именем хероптерятника (хероптера по-латыни значит рукокрылый). Так вот, в то самое замечательное лето моей жизни Витя уступил нам с Марком свой полуразвалившийся вагончик, а сам ушел в палатку рядом с вольерами своих любимцев и теперь не покидал их ни днем, ни ночью — собственно говоря, именно ночью ему и полагалось за ними наблюдать, потому что летучие мыши, как известно, днем спят.
Итак, мы с Марком остались полными хозяевами в его развалюхе, где дуло из всех щелей, крыша протекала, а комары разгуливали внутри так же свободно, как и снаружи. Вагончик стоял на отшибе, в низине среди деревьев, и Марику приходилось ходить по воду чуть ли не за полкилометра. Но я там чувствовала себя гораздо комфортнее, чем сейчас в номере «полулюкс» в бывшем санатории ЦК комсомола, теперь именовавшемся пансионатом «Кедр» — вдоль забора кто-то давным-давно посадил два ряда сибирских кедров. Этот пансионат Юрий выбрал для переговоров с французами, и я уже успела переругаться сначала с администратором, а потом с водопроводчиком из-за того, что в душе плохо работал смеситель. В вагончике же, продуваемом всеми ветрами и без малейших признаков современных удобств (даже еду мы чаще готовили на костре, чем на допотопной электроплитке), мы были счастливы.
Нам было хорошо и в солнечную погоду, и в проливной дождь, когда мы сидели под импровизированным пологом у дымившего костра. Если погода портилась и нельзя было загорать и купаться, то мы, натянув сапоги и закутавшись в плащ-палатки, притащенные откуда-то со склада нашим любезным хозяином, бродили по лесу и собирали грибы, которые потом до темноты приходилось чистить и готовить. А вечерами бродили по биостанции, нередко заглядывая на огонек к Мариковым знакомым. Мне они тогда все как один казались людьми сердечными и простыми, с ними было очень легко, даже если они слегка перебирали по случаю очередного праздника (у биологов их оказалось множество: открытие и закрытие сезона — эти памятные даты иногда приходились на одну и ту же неделю; день полевого работника, день рыбака — эту дату отмечали ихтиологи — и так до бесконечности).
Тогда же Витя познакомил нас и с художником, жившим со своей семьей в аккуратном деревянном домике с резными коньками на крыше; во дворе у него был целый зверинец — от летучих белок в вольерах до скульптурных портретов зверей на самодельном рабочем столе под раскидистой рябиной.
Но почему же я все время вспоминаю о Марике? Все было так давно, что уже кажется неправдой! Интересно, когда у меня неприятности на любовном фронте, я вспоминаю не о своей первой любви, не о своих победах — нет, на память приходят эпизоды из жизни с Марком. Пора выкинуть это из головы!
Что толку вздыхать о прошлогоднем снеге? У меня есть более важные дела. В конце концов, нечего пялиться на поганки и ностальгически вздыхать, я тут по делу, и пора вернуться мыслями к тому, за что мне платят.
Мы жили здесь почти неделю, и мне приходилось трудиться по своей первоначальной специальности — в качестве переводчицы. На этот раз Юрий и Женя затевали альянс с французской фирмой. Чтобы поразить предполагаемых партнеров, они арендовали целый этаж в бывшем элитном санатории «в лучшем уголке подмосковной Швейцарии, на высоком берегу древней Москвы-реки» (пока я переводила эту фразу в адресованном в Париж факсе, меня передергивало).
На самом деле все было гораздо проще: намного дешевле снять номера в подмосковном санатории с полным пансионом, чем тратиться на приличную гостиницу, транспорт, рестораны и каждодневную культурную программу в Москве. Поэтому французов во главе с некой мадам Одиль Альтюссер прямо из аэропорта повезли сюда; французы, что бы о них ни говорили, люди очень деловые, и работа закипела.
Особенно деловой оказалась сама мадам Альтюссер, среднего роста, очень худощавая, одетая в непременный элегантный серый костюм, она их меняла каждый день, но могла бы и не трудиться — настолько они походили один на другой. Она сама работала без роздыха и другим не позволяла никакой передышки. Иной раз, сличая русские и французские тексты документов в пол-одиннадцатого вечера, я, случайно оторвавшись от бумаг, встречалась взглядом с мадам; мне тогда она казалась надсмотрщицей, погоняющей своих рабов, еще немного — и в руке у нее появится бич.
