Джулия Куин - Когда он был порочным
– Франческа, - сказал Майкл, опускаясь на колени у ее ног. - Мне так жалко тебя. Так жалко.
– Я знаю, - прорыдала она, - но от этого мне ни капельки не легче.
– Нет, конечно, - пробормотал он.
– И от этого все еще несправедливее.
– Верно, - согласился он.
– И от этого… от этого…
Он не стал пытаться закончить фразу за нее. А лучше бы закончил, часто думала она потом. Долгие годы она жалела, что он не сказал тогда что-нибудь, потому что, может, он сказал бы что-то не к месту, и она, может, и не приникла бы к нему и не позволила бы ему заключить себя в объятия.
Но, Боже всемогущий, как же ей не хватало объятий!
– Почему ты ушел? - плакала она. - Почему ты не смог помочь мне?
– Я хотел… ты не… - И в конце концов он просто сказал: - Я не знаю, что сказать.
Она требовала от него слишком многого. Она и сама это понимала, но ей было все равно. Очень уж ей было плохо в одиночестве.
Но как раз сейчас, пусть это и длилось лишь мгновение, она была не одна. Рядом был Майкл, и он обнимал ее, и первый раз за много недель она почувствовала, что ей тепло и не страшно. И просто плакала. Она плакала за все эти недели. Она плакала по Джону и по ребенку, который так и не родился.
Но в основном она плакала по себе.
– Майкл, - сказала она, когда оправилась настолько, что смогла заговорить. Голос ее все еще дрожал, но она сумела выговорить его имя, а значит, сумеет выговорить и остальное.
– Да?
– Нельзя, чтобы все шло так же и дальше.
Она почувствовала, как что-то изменилось в нем. Объятия его стали крепче, а может, слабее, - одним словом, не такими, как раньше.
– Что именно? - спросил он неуверенно. Голос его прозвучал хрипло.
Она чуть отодвинулась, чтобы видеть его лицо, и с облегчением почувствовала, что руки его выпустили ее, так что ей не пришлось высвобождаться.
– Вот это, - ответила она, хотя отлично знала, что он не понял. А если и понял, то будет и дальше притворяться, что не понимает. То, что ты упорно игнорируешь меня.
– Франческа, я…
– Этот ребенок должен был быть в некотором роде и твоим, - вырвалось у нее.
Он побледнел, смертельно побледнел. Так сильно, что она испугалась.
– Что ты хочешь этим сказать? - прошептал он.
– Ребенку был бы нужен отец, - пролепетала она, беспомощно пожимая плечами. - Я… ты… кто же еще, кроме тебя?
– У тебя есть братья, - с трудом выдавил он.
– Они не знали Джона. Не знали его так, как ты.
Он отодвинулся от нее, встал, а затем, как если бы этого было недостаточно, принялся пятиться от нее, и пятился сколько мог, пока не оказался у самого окна. Глаза его странно блестели, и на одно мгновение ей показалось, что выглядит он как затравленное животное, загнанное в угол и перепуганное, ожидающее, что вот сейчас ему нанесут смертельный удар.
– Почему ты говоришь мне это? - спросил он тихо и без всякого выражения.
– Не знаю, - ответила она и нервно сглотнула. Но на самом деле она знала. Она хотела, чтобы он горевал так же, как она. Чтобы ему было так же больно, как и ей. Желать этого было нечестно и не слишком-то хорошо, но она не в силах была подавить это желание.
– Франческа, - сказал он каким-то странным, глухим и резким голосом, какого она никогда прежде не слышала.
Она подняла голову, но поднимала ее медленно, в страхе перед тем, что, возможно, увидит на его лице.
– Я не Джон, - сказал он.
– Я знаю.
– Я не Джон, - повторил он громче, и она даже т. подумала, что он не слышал ее ответа.
– Я знаю.
Глаза его сузились, и взгляд их устремился на нее с пугающей силой.
– Это был не мой ребенок, и я не могу стать тем, кто тебе нужен.
И тут что-то внутри ее стало умирать.
– Майкл, я…
– Я не займу его место. - И хотя он не кричал, но прозвучало это так, словно он хотел крикнуть.
– Нет, да ты и не можешь. Ты…
В мгновение ока он оказался рядом с ней, схватил ее за плечи и поставил на ноги.
– Я не стану делать это! - вопил он и тряс, и тряс ее, затем переставал, затем снова тряс и тряс. - Я не могу стать им! Я не стану им!
Она не могла говорить, не могла вымолвить ни слова и не знала, что делать.
Не знала, кто этот человек рядом с ней.
Он перестал трясти ее, но пальцы его по-прежнему впивались в ее плечи, и он не сводил с нее глаз, блестевших, как ртуть, и таивших в себе какой-то ужасающий и печальный огонь.
– Ты не можешь требовать от меня этого, - выдохнул он. - Я не могу это сделать.
– Майкл? - прошептала она. Ей послышалось что-то чудовищное в его голосе. Страх, вот что. - Майкл, пожалуйста, отпусти меня.
Он не отпустил ее - видимо, он ее просто не слышал. Вид у него был потерянный, - казалось, он где-то далеко-далеко от нее, недосягаемый для ее слов.
– Майкл! - повторила она. Голос ее стал громче, в нем зазвенела паника.
И тут внезапно он, как она и просила, выпустил ее и сделал нетвердый шаг назад, и на лице его отразилось отвращение к самому себе.
– Извини, - прошептал он, не сводя глаз со своих рук, словно это было нечто чужеродное. - Извини.
– Я лучше пойду, - сказала она. Он кивнул:
– Да.
Франческа потихоньку направилась к двери.
– Я думаю… - Она смолкла на полуслове и вцепилась в дверную ручку так, будто в этой ручке и заключалось ее спасение. - Я думаю, что нам не следует встречаться какое-то время.
Он кивнул.
– Быть может… - Но больше она ничего не сказала. Она не знала, что сказать. Если бы она понимала, что сейчас произошло между ними, то, может, у нее и нашлись бы какие-нибудь слова. А так она была слишком сбита с толку и напугана, чтобы сообразить, что к чему.
Напугана, но почему? Уж, верно, не Майкла она испугалась. Майкл бы никогда в жизни не причинил ей вреда. Он бы жизнь отдал за нее, потребуй этого обстоятельства, она была совершенно уверена в этом.
Может быть, она просто боялась завтрашнего дня. И послезавтрашнего тоже. Она потеряла все, а теперь выясняется, что она потеряла и Майкла тоже, и она просто не знала, как все это сможет вынести.
– Я ухожу, - сказала она, предоставляя ему последнюю возможность остановить ее, сказать что-нибудь, сказать что угодно, что позволило бы забыть все это как страшный сон.
Но он ничего не сказал. Он даже не кивнул. Он только смотрел на нее, и в глазах его было молчаливое согласие.
И Франческа ушла. Закрыла за собой дверь, вышла из его дома. Села в свою карету и поехала домой.
И дома она не сказала никому ни слова. Поднялась наверх и забралась в свою постель.
Но она не плакала. Хотя ей казалось, что следовало бы ей поплакать, что ей от этого стало бы легче.
Но она только молча смотрела в потолок. Потолок по крайней мере не возражал против такого к себе внимания.
А в холостяцкой квартире в Олбани Майкл схватил бутылку с виски и налил себе полный стакан, хотя довольно было одного взгляда на часы, чтобы убедиться, что далеко еще даже до полудня.
