Внимание! Мы ищем маму (СИ) - Лотос Милана

Я лишь покачал головой, смахнув со лба влагу, и направился к холодильнику.

– Хочу как у тети Насти, — капризно потребовал Степа, появившийся из, неоткуда, стоило мне открыть холодильник.

– А я хотю ёгулт, — вторил Тёма, которого я усадил за стол, и его большие глаза смотрели на меня с безграничным доверием.

В итоге мы ели хлопья с молоком, которые чудом оказались в дальнем шкафу. Молоко, пахнущее заботой, вчера принесла Настя. С грехом пополам, в крошках и разлитых лужицах молока, мы позавтракали и начали собираться в больницу.

Но, как оказалось, было еще очень рано, и я, сжавшись от нервного напряжения, решил разобрать вещи.

Сложить все в шкаф, а что-то оставить в коробках. Я смотрел на эти крошечные майки и штанишки, и меня охватывала странная смесь нежности и ужаса. Похоже, придется заказывать мебель в гостиную и делать из нее детскую. Или наоборот. Из моей спальни сделать детскую, а мне переезжать в гостиную. Голова шла кругом от этих мыслей, и я с отчаянием отложил их на потом.

Наконец, после долгой борьбы с непослушными пуговицами и молниями, я нашел подходящую, почти чистую одежду для ребят, и мы вышли из дома.

Поставил себе в телефоне напоминалку, купить вечером постельное белье с машинками, продукты и мыльно-рыльные принадлежности для детей. То, что было у бабки с дедом, никуда не годилось, от него веяло забвением и бедностью. Нужно было все новое. С чистого листа.

Я уже завел машину, держа в одной руке ключи, а другой пытаясь надеть на вертящегося Тёму шапку, когда зазвонил телефон.

Не глядя на экран, я сунул его под ухо, чувствуя, как нарастает знакомый ком раздражения в горле.

– Слушаю.

– Андрей Игнатьевич, – в трубке послышался напряженный голос моего юриста, Марата. – Вы где?

– Через час буду, – буркнул я, отбирая у Степы вторую пачку печенья, которую он стащил из сумки. – Едем к врачу на осмотр. Нужны бумаги для опеки. Без этого никак.

– Понимаю, но дело срочное. Появилась новая информация. Неприятная.

От его тона, холодного и отточенного, как лезвие, у меня в животе похолодело и все внутри сжалось в тугой, болезненный узел.

– Какая? — спросил я, и мой собственный голос прозвучал чужим и хриплым.

– Мария Анатольевна. Ваша бывшая супруга. Она вышла на связь.

18.

Я стоял, прижав телефон к уху, и не мог вымолвить ни слова. Мир сузился до треска в трубке и ледяного кома в груди. Мария. После всех этих лет молчания. Почему сейчас, когда в моей жизни наконец появился хрупкий намек на порядок?

– Андрей Игнатьевич? Вы меня слышите? – голос Марата вернул меня в реальность, где Тёма дергал меня за штанину, требуя «ёгулт», а Степа пытался залезть на руль.

– Слышу, – выдавил я. – Подробности позже. Сейчас я с детьми.

Я бросил трубку, посадил орущих наследников в машину и поехал, почти не видя дороги перед собой. Ее лицо всплывало в памяти – уставшее, прекрасное и безразличное. Такое, каким я видел его в последний раз. Что ей нужно? Почему сейчас?

***

Она танцевала под дождем. Осенний парк, желтые листья, прилипшие к асфальту, и она — в легком платье, раскинув руки, кружилась, запрокинув голову, а я стоял под зонтом и не мог надышаться этим зрелищем. Маша. Ее смех был таким же чистым и беззаботным, как тот дождь.

Потом была наша комната в общежитии, пахнущая дешевой лапшой и юностью. Мы лежали на одной кровати, и она, уткнувшись носом мне в плечо, шептала: «Андрюша, мы всегда будем вместе?» Я целовал ее влажные от слез счастья ресницы и верил в это. Верил так сильно, что казалось, никакая сила в мире не разлучит нас.

Свадьба. Она в простом белом платье, доставшемся от бабушки. Я — в новом, не по карману купленном костюме. Мы кричали «Горько!» так, что, казалось, слышно было на другом конце города. Ее глаза сияли. Мои — тоже. Мы были двумя половинками, нашедшими друг друга.

Потом все как-то незаметно стало разлаживаться. Деревня, работа за копейки. Я начал ездить в город на заработки. Сначала на выходные, потом на недели. Вернуться и увидеть ее уставшее, потухшее лицо... «Здесь скучно, Андрей. Здесь ничего не происходит». Я злился. «Я пашу как лошадь, чтобы нам было на что жить!» Мы начали ссориться. Из-за денег, из-за быта, из-за пустяков.

Потом мне предложили работу в полиции. В городе. Я мчался к ней, полный надежды: «Маш, мы переезжаем! У нас наконец-то будет нормальная жизнь!» А она посмотрела на меня своими огромными, ставшими вдруг чужими глазами и покачала головой: «Я не поеду. Я не хочу в этот ваш каменный мешок. Мне хорошо здесь». Это был удар ниже пояса. Мы кричали друг на друга до хрипоты. В ту ночь я уехал один. В пустую съемную квартиру.

Связь становилась все реже. Ее номера не отвечали. А потом пришло письмо. Официальное. Заявление на развод. Я был в ярости, в отчаянии. Но к тому времени работа уже поглотила меня с головой. Дежурства, погони, бумаги. Да и в городе... в городе были другие женщины. Не такие ранимые, не такие сложные. Простые. Они не требовали вечной любви и не жаловались на скуку. Я подписал бумаги, не возражая. Решил, что так будет лучше.

Потом до меня дошли слухи. От старых знакомых. Что Маша пустилась во все тяжкие. Что у нее там, в деревне, мужики меняются как перчатки. Мое самолюбие было уязвлено. Я оборвал все контакты. Вычеркнул ее из жизни. Решил, что она мне больше не жена. Что она — ошибка молодости.

Я даже не подозревал. Не думал, не гадал. Откуда мне было знать, что в один из тех редких приездов, когда мы еще пытались наладить отношения, она забеременела? Откуда мне было знать, что она родила моего Степку? Мальчика, который теперь сидел сзади и с надеждой спрашивал: «Пап, а мама к нам вернется?»

Она не сказала мне ни слова. Просто вписала мое имя в свидетельство о рождении и... исчезла. Сначала из моей жизни, а потом, как выяснилось, и из жизни нашего сына.

***

Я резко дернул руль и припарковался у входа в больницу. Сердце бешено колотилось. Я смотрел в лобовое стекло, не видя ничего, кроме ее лица — того, юного, смеющегося под дождем, и того, последнего, холодного и отчужденного.

Вся наша общая жизнь, вся любовь, вся боль — все это обрушилось на меня в одну секунду. И теперь эта женщина, которую я когда-то любил больше жизни, возвращалась. Не как мать, а как угроза.

Я крепко сжал телефон и набрал Настасью Петрову. Хотел услышать ее голос, представить ее милое лицо и отвлечься от мыслей о другой.

– Андрей, ты уже приехал?

– Да, мы на месте. Поднимаемся.

19.

Кабинет педиатра оказался уютным и светлым, совсем не таким, как я представлял себе больничные помещения. Настя, в белом халате, казалась другим человеком – собранной, профессиональной, но ее улыбка, когда она увидела детей, была все той же, теплой.

– Ну что, мои пациенты, заходите, – она распахнула дверь, пропуская нас внутрь. На мне взгляд задержался, и я сглотнул. Стало жарко, захотелось вдруг прижаться к этой милой девушке Насте и еще раз поцеловать.

Мне нравилось с ней целоваться. Она пахла вишневым вареньем и на вкус была такой же. Улыбнувшись своим мыслям, я заметил, что Настя отвела глаза и повернулась к мальчишкам.

Пока она осматривала Степку, заставляя его дышать, слушая сердечко, задавая вопросы о самочувствии, я стоял у окна и смотрел на больничный двор. Мысли о Маше не отпускали, образуя тяжелый, холодный ком в груди.

Каждый смех Степы, каждый его ответ Насте: «У меня все хорошо, тетя Настя!» – отдавался в этом коме новой болью. Он так ждал маму. А она возвращалась, вот только оставалось понять зачем? Забрать у меня детей?