Уинслоу Элиот - Опасности прекрасный лик
— Нет. Мы поссорились из-за «Пылающего леса». Он сказал, что даже не придет на премьеру первого июня.
— Не могу поверить, чтобы Джонни не приехал на премьеру своего фильма.
— Он расстроился из-за монтажа. Мы не дали ему продолжить над ним работу. Он считает, что фильм его погублен. Ты же знаешь Джонни.
— Да, я знаю Джонни. И тем не менее не могу поверить, что он не придет на премьеру. — Голос у нее звучал рассеянно. — Все-таки он режиссер, помимо всего прочего.
— Все в порядке? — спросил Дом. — Может быть, я смогу помочь?
Она подумала, не посмеется ли Дом над ее тревогой.
— Мне просто кажется, что у него неприятности.
Дом помедлил.
— А ты не можешь поконкретнее?
— Если бы могла. Я могу объяснить это чувство только тем, что недавно брала интервью для своей статьи о группе бразильских террористов, которые отстаивают дальнейшую вырубку тропических лесов. Человек, с которым я говорила, слышал о фильме Джонни и высказал опасения, что этот фильм проникнут слишком большими симпатиями к индейцам и защитникам окружающей среды. Не знаю, есть ли тут какая-нибудь связь.
— Интересно, угрожали ли Джонни, — тревожно произнес Дом. — Перед тем как уйти, он все время на что-то намекал. Ты же знаешь Джонни. Он такой уклончивый.
— Ты подумал, что ему грозит опасность?
— Нет, возразил Дом. Мне просто показалось, что Джонни разыгрывает мелодраму. Но он определенно намекал, что находится в опасности.
Эмми в волнении закусила губу.
— Я понимаю, что на премьеру, наверное, у тебя все места уже забиты, — сказала она. — Но может быть, у тебя найдется лишний стул для меня? Я чувствую, что мне необходимо там быть.
— Разумеется, Эмми, — произнес удивленный Дом. — Ты всегда более чем желанный гость на подобных мероприятиях. Если бы я знал, что ты этим интересуешься, то послал бы приглашение.
— Там ведь будет сбор пожертвований на спасение тропических лесов, не так ли? Сколько это будет стоить?
Дом рассмеялся.
— Много. Даже не думай об этом, Эм. Ты будешь нашей гостьей.
— Спасибо, Дом.
— Но я уже предупредил, что Джонни там не будет. Я с апреля не поддерживал с ним никаких контактов.
Эмми улыбнулась в телефонную трубку.
— Джонни там будет. Он ни за что на свете не пропустит премьеру.
ГЛАВА 82
Одиночество. Говорят, одиноки все. Однако одиночество — это просто симптом демографического взрыва. Бывало, что от соседа тебя отделяет десять миль. Или водопад, или река, или волк. Затем, когда ты случайно видишься со своим соседом, нужно что-нибудь сказать, станцевать кадриль, повеселиться вместе. Но если, каждый раз заходя в ванную комнату, ты его слышишь, радость превращается в тоску.
Ты стремишься к товариществу, к любимым, к пониманию, но каждый раз натыкаешься на деревянных индейцев, на колючую проволоку. Нужно ли идти с открытым сердцем в расчете на то, что повстречаешь сочувствующего тебе человека? Нужно ли быть всегда готовым, словно девственнице с лампадой, стать другом? Или надо замкнуться, открывая неприступные ворота своего сердца только тогда, когда незнакомец проверен?
Джонни не знал. Ночью он запирал дверь своей комнаты в гостинице. Утром отпирал ее и без доспехов, тупо брел на битву. Только вот сражений больше не было, во всяком случае здесь, на золотом побережье Мексиканского залива, где он лежал голый, покрытый коричневым загаром и бедный, стараясь наплевать на все то, что делали в Голливуде с его фильмом.
Но существует так много колец одиночества. Оно поглощает столько времени, и иногда эти кольца могут быть колючей изгородью, цепляющейся за тебя и рвущей тебя на части. Как много колец окружает человека. Образы достигнутого, пласты прошлого, привычки настоящего.
Он пошел искупаться. Вода была теплой. Она казалась липкой. В ней плавали длинные ленты неизвестного происхождения. Он нырнул. Зелено и чисто. Люди часами плавали на поверхности вод, заглядывая вниз. Что они там видели? Подобно людям, сидящим за столом во время спиритического сеанса, они словно ожидали какого-то потустороннего стука, какого-то внезапного прозрения. Он ждал, что кто-нибудь из них встанет, чтобы выдернуть у них изо рта трубку для дыхания под водой, и выскажет глубокую мысль, поделится трогательным впечатлением. Я сделал это, я увидел это, я предчувствовал это.
Джонни снова опустил голову в воду. Глубоко в чистой воде проплыла безмолвная рыба. Она почти не двигалась, как ленивые мысли. Это было все равно что посмотреть сквозь макушку своей головы, если бы в ней была дыра. То тут, то там скользят прозрачные мысли. Быстрые, вспыхивающие мысли, ослепительные в преломляющемся свете. Матовые неподвижные мысли, которые сидят и смотрят на тебя. Вопросительные мысли. И морские ежи. Черные, колючие морские ежи. Словно дикобраз внутри твоей головы, который заполняет ее собою. Вытащить бы его, вытащить, прежде чем он разрастется и заполнит все пространство у тебя под черепом. Он колется, он делает больно, становится все больше и больше…
Солнце напекло Джонни голову, и он перевернулся. Глаза слишком болели, чтобы их открывать, во рту было сухо. Голова раскалывалась так, будто по ней лупили молотком. Неужели они все еще долбят улицу отбойными молотками возле его комнаты в гостинице, или это просто похмелье?
И вот наступила ночь. Джонни перевернулся в просторной кровати и потянулся к ней. Но ее не было. Никого не было. Он открыл глаза.
Голова болела. Где он? До него доносился шум океана за окном. На ветру монотонно стучали жалюзи. Бам. Бам. Каждый раз казалось, что это пуля. Джонни страшно хотелось холодной воды. Он бы вылил ее себе на голову, чтобы она перестала раскалываться, — высокий, прохладный, зеленый стакан воды. Ему хотелось, чтобы она налила холодной воды на воспаленный мозг в его черепушке: шум бы тогда прекратился. Неужели нельзя прекратить долбить, стучать, стучать, стучать…
Он почувствовал, как последняя нить от воздушного шарика, привязывающего его голову к телу, оборвалась, и голова улетела прочь.
И наступила благословенная тьма. Никаких шумов, никаких жалюзи, никаких вспышек, никаких отбойных молотков. Просто тишина.
Когда Джонни очнулся, было еще темно. Он не понимал, что разбудило его, потому что тишина окутала комнату так же плотно, как и темнота. Однако у него было ясное ощущение, что он больше не один.
Он поднялся, пытаясь не производить шума. Страха не было. Была только страшная жажда.
Он тихонько дотянулся до прикроватной лампы и включил ее. Яркий свет на мгновение ослепил его. Когда глаза привыкли к свету, он обнаружил, что в комнате никого нет. Джонни смутился.
