Паулина Симонс - Красные листья
— Она поехала — и?.. — спросил Спенсер.
— Нет, они оба поехали. Конечно. Они поехали оба. Я больше об этом не думала, но, когда они вернулись, Кристина была еще более замкнута, чем всегда. Даже моя мама упомянула в телефонном разговоре о настроении Кристины. Мы довольно долго обсуждали это и решили, что всему виной переходный возраст. Половое созревание. У вас есть сестры, детектив?
— Да, у меня три сестры.
— Они проходили через эту подростковую тоску, это смятение?
Он ничего такого не помнил. Для него они всегда были одинаковыми, и к тому же он находился в слишком юном возрасте, чтобы заметить, как они вели себя с другими. Сестры в какой-то мере заменяли в детстве Спенсеру мать. Когда он родился, то Кэтлин, старшему ребенку в семье, было уже двадцать, Морин, четвертой по счету, — четырнадцать, а Сайнид — тринадцать. К тому времени, когда он стал достаточно взрослым, чтобы кое-что понимать, они уже давно не только выросли, но расцвели и вышли замуж. Кэтлин вообще родила Харри за два года до рождения дяди, то есть его, Спенсера. Он доводился Харри дядей. Ему сейчас тридцать два, и он зовет его «мой младший дядя Спенсер».
— Я полагаю, что да, — ответил Спенсер. — Мне кажется, они менялись с возрастом.
— Да, это верно, — резко проговорила Кэтрин. — Я уверена, что ваша мама ни о чем таком не думала.
— Не сомневаюсь, что так оно и было, — сказал Спенсер.
— Вот и я тоже. Кристина и Натан возвратились из Нью-Хэмпшира, начались занятия в школе, все было в порядке. Я продолжала заниматься своими делами. Тогда в Гринвиче перед Благодарением и Рождеством было много благотворительных мероприятий.
— И что потом?
— Потом? Потом ничего. Как-то в октябре восемьдесят восьмого года я занималась в своей большой гостиной чем-то, сидя на новом диване, и тут приходит муж — это было в четверг поздно вечером, он только возвратился с делового ужина, — так вот, он входит в говорит: «Мне нужно поговорить с тобой. Это насчет Кристины».
Я рассеянно поднимаю глаза и говорю: «Конечно. Но в чем дело?» Я как раз не то заклеивала конверты с письмами, не то разбирала почту. Джон сказал, что люди говорят насчет Кристины ужасные вещи, невероятно ужасные, что он так был взбешен сегодня утром, что даже ударил своего брата Джеффа. Джефф, по-видимому, пустил какой-то слух.
Только теперь я внимательно на него посмотрела. Отодвинула в сторону свою почту и посмотрела на Джона. Если он сказал, что ударил своего брата, это должно быть очень серьезно. По-моему, за всю свою жизнь Джон не ударил ни одного человека. Вот так.
Джон сказал, что по нашей Норт-стрит ходят злобные слухи. Люди говорят — это что-то ужасное, — что Кристина беременна.
Я засмеялась. Это была моя первая реакция. Я просто засмеялась. «Не будь смешным, — сказала я. — Я тебя не прерывала, теперь дай мне тоже высказаться. Не будь смешным. У нее никогда не было парня». А он только посмотрел на меня — так тяжело, что мне даже стало страшно. Очень страшно. Я замотала головой и засмеялась снова. «Что на тебя нашло, Джон? — сказала я. — Брось ты все это. О чем ты таком говоришь? — Наверное, я даже вскрикнула в этот момент. — Этого не может быть, и ты это знаешь».
«Позови ее, — сказал он. — Позови ее, пусть она спустится вниз». Было уже поздно, но я ее позвала. Я слышала, как она медленно спускается вниз по лестнице, а затем подошла и встала перед нами в своей белой рубашке и тапочках, такая усталая и красивая. «Крисси, папа чуть не свел твою маму с ума, — сказала я. — Посмотри, как поздно, и мы вынуждены были поднять тебя с постели». Она спросила, в чем дело, и я почувствовала себя лучше, но это длилось не больше минуты, пока я не сказала: «Папа слышал о том, что по городу гуляет какая-то чудовищная ложь, которую я даже не могу тебе сейчас повторить. Папа — твой отец — и я, мы хотим знать…» Я не могла продолжать. В этот момент я вся задрожала. Это все было так абсурдно. Я снова засмеялась, а затем Джон поднялся с дивана и спросил нашу дочь: «Кристина, говорят… Кое-кто сказал мне, что ты беременна. Это правда?» — Кэтрин наклонила голову, как если бы эти прошедшие пять лет и слепота не могли смягчить ее обнаженное унижение, которое она тогда испытала. — И она ответила: «Да».
Я посмотрела на свою дочь, как будто прежде никогда ее не видела. Я смотрела на нее тысячи раз и видела чудесную, нормальную девочку, правильную, в общем, замечательную; и сейчас, может быть, в первый раз за все время я увидела ее такой, какая она есть, — изможденную, бледную, с темными кругами под глазами, с поджатыми губами и ввалившимися щеками, и еще в этой широкой белой рубашке.
Конечно, в городе знали об этом. Надо вам сказать, Гринвич — это провинциальный городок, очень провинциальный. И населяют его мелкие и недалекие люди. Начали, наверное, передавать друг другу этот слух шепотом на вечерниках с коктейлем, на ужинах и во время тенниса.
Спенсер погладил ее руку. Кэтрин не отодвинулась. Ее тело оставалось неподвижным.
— Этот ребенок, который стоял передо мной, — он был моим. Мое дитя. Она была моя, вы понимаете? Как это было возможно, чтобы мое дитя забеременело в пятнадцать? Как мы могли смириться с этим?
«Если бы это было самым худшим во всей этой истории!» — печально подумал Спенсер.
И Кэтрин, возможно, прочитала его мысли, потому что кивнула:
— Да. Забеременела в пятнадцать лет, и от брата.
И мне нужно было это как-то воспринять. Простить себе не могу того, что я сделала тогда. Я подошла к ней и ударила ее по лицу. Сильно. Она упала на пол. Я собиралась ударить снова, но муж удержал меня. Я не могла даже смотреть на Джона. В конечном счете — и очень скоро — я должна была встретиться с Натаном. Как встречаться, когда я даже не могла говорить?..
Она и сейчас, вспоминая об этом, едва шевелила губами.
— Это было страшно, детектив О'Мэлли. Слишком. Натан смотрел на меня бесстыжими глазами, он смотрел на меня так, как если бы не мог понять, из-за чего весь этот переполох, и тогда я поняла, что мой муж может его убить, если только увидит этот его взгляд. Он бы его убил, можете не сомневаться. Я знала, что он чувствует. Я понимала. Я сама тоже хотела убить Натана, видя, как он смотрит на меня своими бессовестными глазами.
Спенсер закрыл лицо. Он был рад, что Кэтрин не может его видеть.
— Я быстро собрала его вещи, очень быстро — может быть, за два часа. Я собрала вещи, посадила его на автобус и отправила в Нью-Хэмпшир к моей матери, пока мы решим, что делать с Кристиной. В то время я насквозь пропиталась лекарствами. Валерьянку приходилось принимать каждые два часа, я была как зомби, но это был единственный способ, чтобы все это выдержать. Лекарства притупляли все мои чувства. Мы думали, что Кристине следует сделать аборт. Вы, наверное, не поверите, но она решительно отказалась. Отказалась! И вы знаете почему? Она подняла на меня глаза и произнесла эти слова. Худшие пять слов, какие я когда-либо слышала в жизни. Кристина сказала: «Но мама, я люблю его».
