Эвелин Энтони - Шаг до страсти
— Может быть, это потому, что мы на нейтральной территории, — ответила она. Свердлов вставил ключ в замок зажигания и повернул.
— Слишком нейтральной, — сказал он. — Но я оптимист. Возлагаю надежды на пожирателей пламени сегодня вечером.
— А что они изменят?
Он включил мотор, и маленькая машинка прыгнула вперед.
— Они растопят твое сердце. А теперь едем в гавань.
Он выпил столько виски в этот вечер, что впервые за долгое время немного опьянел. Ужин был великолепным, Джуди купила в дорогом магазине в Бриджтауне юбку-штаны, и яркий розовый цвет очень ей шел. На них смотрели, когда они садились за стол. Их окружала такая экзотика, что они, не сговариваясь, нашли это очень смешным. Залитую светом танцплощадку огораживали пальмы, защищаемое от ветра стеклянными колбами колыхалось пламя свечей, стоявших на каждом столе, туда-сюда сновали официанты в коротких белых курточках с широкими малиновыми кушаками, а оркестр наигрывал поп-мотив в африканском ритме. Поднялся ветер, и море билось о песок за их спиной. Луна блестела ярче искусственного освещения.
Неожиданно, в самой середине танца, Джуди пришло в голову, что с Ричардом Патерсоном она ни за что не чувствовала бы себя в своей тарелке, находясь в таком месте. Ричард заставил бы ее считать, что ресторан совершенно нелеп. Но зримо представить лицо Патерсона в этот момент оказалось трудно. С каким-то чувством вины она осознала, что раньше ей достаточно было подумать о нем, чтобы тут же представить его лицо, ясно и отчетливо, а сейчас этого не произошло. Но она знала наперед, что со Свердловым ее ждет много треволнений. Он хотел танцевать по-старомодному, чтобы он мог поплотнее прижаться к ней.
— Посмотри на них, — шептал он, прижавшись губами к ее уху, — посмотри на этих людей, они танцуют сами с собой. Для нас, людей из России, это признак вырождения. Не отстраняйся от меня, это невежливо. — И она чувствовала, что он посмеивается.
Он схватил ее, как только они пошли к машине. Схватил и потащил в сторону от слабо освещенной дорожки между бунгало, пока она не наткнулась спиной на дерево. Она не успела ни запротестовать, ни начать отбиваться. Он целовал ее сколько хватило дыхания, навалившись на нее всем весом.
— Почему ты не откроешь рта? — сказал он. — Я тебе нравлюсь, я чувствую это. Ты что, боишься близости?
— Да. — Она не двигалась и не пыталась разжать его руки. — Да, боюсь. Я только что пережила неудачный и отвратительный роман. И не хочу заводить еще один с тобой. Пожалуйста, не делай этого. Отведи меня назад к машине.
Он не ответил, продолжая удерживать ее и глядя ей в лицо с выражением, которого она не могла понять. Потом он наклонился и поцеловал ее в губы, на этот раз не пытаясь заставить ее раскрыть их.
— Мы пойдем домой, и ты мне все расскажешь.
— Нет, — сказала она. — Нет, я не хочу об этом говорить.
— Ты будешь говорить, — сказал Свердлов. — Я всегда умел заставить людей рассказывать мне о том, что я хочу знать. А я хочу знать о тебе все. Пошли, машина рядом.
Они вернулись к автомобилю, где он снова обнял ее.
* * *— Ты понимаешь, что никто не пытается решать за тебя. Ты вправе не согласиться с нашим советом. Разве не так?
Григорий Томаров обратился к своему помощнику за подтверждением. Он согласно кивнул. Стоявшая перед ними женщина ничего не сказала. Разговор начался неофициально, они договорились встретиться после того, как она вернется из клиники. Она приняла их с обычной холодностью и выдержкой, предложила чая или водки, подала блюдо с пирожками. Томаров был старым другом ее отца, они вместе служили у маршала Тимошенко, а когда она выходила замуж за Свердлова, он был одним из свидетелей в Народном дворце бракосочетаний. Без преувеличения он мог сказать, что знает ее с пеленок и считает приемной дочерью. В то время Свердлов был хорошей партией. У Томарова дома висела их свадебная фотография. Елена Максимовна в длинном расклешенном платье, шляпке с вуалью, на плече приколот букетик цветов. Свердлов был в форме. На снимке он не улыбался, и опущенный уголок рта придавал ему угрюмый вид.
— Ты должна поверить мне, — сказал Томаров. — Я любил твоего отца. Я не стану преувеличивать или лгать тебе. Прошу тебя сделать так, как мы предлагаем.
— Для вашей же пользы, доктор Свердлова, — заговорил второй человек. Все было, как в прежние годы после войны. Томаров привел его в качестве свидетеля.
— Что значит для моей же пользы? Это меня совсем не трогает. — У нее был глубокий грудной голос, что как-то не вязалось с хрупкой и женственной фигуркой. Волосы и глаза были черными, от предков-монголов досталась легкая желтизна кожи. — Дело тут не в личном счастье. Дело в том, что вы сказали о моем муже. Именно поэтому я колеблюсь. — Она повернулась к Томарову. — Мне очень трудно согласиться с этим. Не могу поверить, что это могло с ним случиться.
— И я тоже не мог поверить поначалу. Совершенно не похоже на него, что он мог поддаться разлагающему влиянию. У него такой прекрасный послужной список. Лучший наш офицер во время событий в Венгрии. Никогда не проявлял нерешительности, никогда не сомневался. Но теперь после трех лет в Америке он изменился. Если бы он сейчас вернулся домой, ты бы, Елена, его не узнала. Ты бы не захотела жить с ним.
— Это я виновата, — сказала она. — Он хотел, чтобы я поехала в Америку. Я не могла оставить свою работу, не хотела жить среди капиталистов. Ему нужен был кто-то, чтобы поддерживать его.
— Если он не может оставаться верным своим идеалам, если нужно присутствие жены, чтобы он не изменил, доверять ему больше нельзя, — вмешался второй человек. Его звали Росковский, он проработал с Томаровым тридцать лет и был среди тех немногих зачинателей, которые выжили при нынешнем политическом режиме. И подобно всем таким людям старался перещеголять всех в завинчивании гаек.
— С ним все решено, Елена, — сказал Томаров. — Нужно отделываться от него, пока и тебя не заподозрили. Так обстоит дело, правду тебе говорю. Подавай на развод, пока его не отозвали.
— Еще чая? — И тот и другой отрицательно покачали головой. Томаров уговаривал ее из дружественной расположенности к семье, беспокоясь за ее будущее, а также потому, что ее отказ от мужа усилит создаваемое против него дело. Елена Свердлова была одним из самых известных в Москве педиатров. Ее знали как дочь человека, считавшегося при Сталине крупной фигурой. Какое-то время это обстоятельство работало против нее. Теперь же, с отказом от либерального курса и устранением с постов умеренных типа Подгорного, члены партии, подобные Елене Максимовне Свердловой, вновь обрели прежний престиж. Томаров всегда восхищался ею. Она была дочерью своего отца. Женщина, специализировавшаяся на лечении детей, но решившая не иметь своего ребенка, чтобы он не мешал ее работе. Женщины ее калибра всегда были вдохновительницами революции.
