Кейт Уайт - Пока смерть нас не разлучит
И тонкий лед то и дело проламывался.
— Пора бы знать, в это блюдо нельзя добавлять выдержанный овечий сыр! Он страшно крошится!
Голос Пейтон резкий, пронзительный — таким кричат о пожаре.
Филиппа и Мэри, оскорбленные, на пару выскочили из кухни как ошпаренные.
Остальные работницы, не родственницы и не подруги, такой роскоши себе позволить не могли. Они, потупившись, молча продолжали работу. Настроение похоронное.
Я вернулась к лимонному торту и своей записной книжке. Когда все факты были зафиксированы на бумаге, теория Эшли показалась мне смехотворной. Через двадцать минут я уже жалела, что приехала в Гринвич. Нечего тут расследовать, и дело не стоит выеденного яйца.
Все эти двадцать минут жизнь в кухне била ключом. Пейтон успела вернуть Филиппу и Мэри, раз пять помириться со своими работницами и столько же раз всем нахамить и всех унизить. У нее было чудесное свойство забывать обиды, которые она нанесла другим. Основную часть времени она играла роль заботливой, ласковой и опытной хозяйки, готовой по-матерински опекать всех и каждого. Однако временами срывалась и становилась той суперстервой, которую я имела несчастье наблюдать во время свадьбы.
Пейтон поймала мой взгляд и сделала знак рукой: мол, потерпи еще пять минут.
Через десять минут она подошла ко мне.
— Уф-ф! Умаялась. Извини за задержку, но ты сама видишь — без меня они никуда. Послушай, отчего бы нам не поужинать сегодня вечером? Я буду рада показать мой новый дом!
— К сожалению, у меня завтра важная встреча в «Глоссе» — рано утром. Хотя ловлю тебя на слове — и когда-нибудь обязательно нагряну в гости… А пока что, если позволишь, я задам пару вопросов. Обычно Робин где обедала — здесь?
— Да, персонал обедает здесь. От званых вечеров остается столько продуктов, что дополнительно готовить не приходится.
— Ты когда-нибудь замечала, что она ест что-то запрещенное ее диетой?
— Господь с тобой! Будто у меня своих дел мало, чтобы еще кому-то в тарелку заглядывать! Твоя диета — тебе и следить. Но краем глаза я обращала внимание, что она постоянно что-нибудь грызет. Да и с силой воли у нее была проблема — особенно когда накатывали приступы меланхолии. Впрочем, наверное, Эшли тебе достаточно порассказала про ее депрессии — они ведь вместе жили.
Когда она упомянула Эшли, я вдруг сообразила: а куда, собственно, пропала Эшли? Ей бы давно пора вернуться из силосной башни. Я посмотрела в окно — снег опять валил густыми хлопьями. Как же я, дурочка, не прослушала сводку погоды перед выездом из Нью-Йорка! Если начнется вчерашняя свистопляска, на шоссе будут трудности — и лучше мне прямо сейчас сматываться из Гринвича.
— Я, пожалуй, поеду. А нельзя ли позвонить в силосную башню? Попрощаюсь с Эшли — и обратно в Нью-Йорк.
— Нет, телефона там пока нет, — сказала Пейтон. — Но мы можем туда прогуляться.
Мы быстро накинули пальто и вышли на улицу. Сегодня вьюга была другой — ветер резкий, холодный, колючий. На стоянке стало еще меньше машин, кругом не было ни души. Только ветер завывал в вершинах голых деревьев.
Пока мы шли, я обратила внимание на то, что ни одно окно в силосной башне не светится. Странно.
Если Эшли там, то как она без света?
На улице из-за вьюги было уже почти совсем темно.
Мне стало не по себе.
— Могла Эшли перейти в другое здание? — спросила я Пейтон. — Не вижу света в окнах.
— Да, я теперь тоже заметила. Непонятно. И куда она могла подеваться?
Теперь и у Пейтон было озабоченное лицо.
Мое сердце сжало нехорошее предчувствие.
Пейтон подошла к массивной деревянной двери силосной башни первой. Дверь поддалась не сразу, и Пейтон пришлось приналечь, чтобы ее открыть. Сердито скрипнув, дверь поддалась. В проем я увидела в полумраке краешек широченной винтовой лестницы.
— Эшли! — крикнула Пейтон, заходя внутрь. — Ты где, Эшли?
Секунду-другую она шарила в поисках выключателя.
Кровь стучала в моих висках.
Вспыхнул свет — и почти тут же раздался страшный крик Пейтон.
Я была почти готова к этому крику и даже не вздрогнула.
Эшли лежала на бетонном полу у основания лестницы. Лицом вверх. Глаза распахнуты. Пустые, мертвые глаза. Рот приоткрыт. Выражение лица — странная смесь ужаса и удивления, теперь навечно. Пальто было по-прежнему на ней, но расстегнуто. Полы разметало, и был виден веселенький персиковый брючный костюм, такой неподходящий для посещения стройки. Правая нога Эшли была неестественно подогнута под тело — как отломанная ветка. Под ее затылком растеклась лужа крови — страшный красный венец.
— 3 —
Я долго не могла оторвать взгляда от тела Эшли. Потом медленно подняла глаза — вверх, вверх, вверх. Пришлось далеко откинуть голову: лестница уходила до самого верха башни. Картины предполагали развесить, как я понимаю, на стенах просторных лестничных площадок. Судя по положению тела, Эшли летела с большой высоты, или долго катилась по лестнице, или выпала, перегнувшись через перила одной из лестничных площадок.
— Она мертва? — между всхлипами спросила Пейтон. Ее рыдания отдавались эхом в пустой башне.
— Да, — тихо подтвердила я.
Тем не менее, я хотела убедиться в очевидном, опустилась рядом с телом на колени и взяла правую руку Эшли. Пульс не прощупывается.
Я встала и огляделась. У стены какие-то коробки, банки с краской. Две типичные для картинных галереи лавочки — на них наброшена ткань. Сумок, которые Эшли привезла в своем «мерседесе», нигде не видно. Очевидно, она унесла их куда-то наверх… туда, откуда она упала. Или откуда ее столкнули. Неужели? Неужели кто-то действительно убил ее?
Я стояла на ватных ногах. Голова кружилась.
Тем не менее, я преодолела желание бежать. Пейтон перестала всхлипывать. Я вслушалась в тишину. Ни звука. Если в силосной башне кто и был, он затаился.
Вдруг за мной раздался странный кряк.
Это Пейтон вывернуло наизнанку. Резкий запах лимона — она тоже ела лимонный торт…
— Все, все, больше не смотри! — приказала я, хватая ее за руку. — Прочь отсюда. Надо звонить в полицию.
Пейтон, неловко вытирая рот и поскуливая, сделала несколько шагов к двери.
Когда она уже вышла, я на секунду задержалась и вновь посмотрела на Эшли, стараясь закрепить в памяти все детали. После этого я медленно покинула башню и закрыла дверь.
Пейтон стошнило еще раз. Остатки лимонного торта оказались на снегу. Я нашарила в кармане пальто бумажную салфетку и подала ей — утрись!
Мы зашагали, рука в руке, по тропинке к кухне.
Ветер швырял нам в лицо снег.
