Евгения Марлит - Златокудрая Эльза. Грабители золота. Две женщины
– Что я должен делать? Куда мне направиться? – бормотал он. – Разве самые многолюдные места не будут самыми надежными? Если я немного замаскируюсь, то окажусь в большей безопасности в Мельбурне, чем где–либо еще.
Какой–то голос нашептывал ему: «Берегись следовать этой мысли, она тебя погубит!» Но им владела страсть более сильная, чем разум.
Весь день он провел в лесу, а когда настал вечер, направился в Мельбурн, куда вошел через Ричмонд.
Макс снял маленькую комнатку в скромном доме, сбрил бороду, изменил прическу и облачился в простой костюм рабочего. Он поклялся выходить на улицу как можно реже.
Несколько дней он провел в своем новом пристанище, залечивая ушибы, скрываясь от всех глаз и избегая контактов с людьми. Один, наедине со своими мыслями, он стал жертвой всяческих ужасов и тревог. Страшные терзания начались для него, он впал в глубочайшее уныние, он стремился увидеть Мелиду, чтобы вновь завладеть ею и убить. Часто воспоминание об унижении, которому он подвергся, потерпев поражение в борьбе с Томом, грызло его сердце. Он хотел убить Мелиду и отомстить Тому, отнявшему у него его жертву.
Скоро одиночество стало непереносимым для него. Немного успокоенный тишиной, царившей вокруг него, и тем, что прошло некоторое время, он осмелился выйти поздно вечером и дошел даже до Сент–Килды.
Теперь часто по вечерам, скрываясь в темноте за углом соседнего дома, он проводил целые часы, глядя в окно Мелиды.
Однажды вечером он не увидел больше света в окнах. Домик был пуст. Семья доктора переехала.
Макс в отчаянии вернулся к себе.
Если бы он посмел, то пустился бы на поиски, собирал бы сведения о семье Ивенсов, но его удерживал страх. Однажды, возвращаясь вечером на свою квартиру, он почувствовал, что за ним следует какая–то тень. На другой день, когда он смотрел на улицу, прячась за занавесками, он вообразил, что полисмен на углу поглядывает в его сторону с особенным вниманием. Он был вынужден приговорить себя к полному секвестру.
Лишенный единственного средства, могущего отвлечь его от тягостных мыслей, Макс ослабил железные пружины души. В нем как бы произошел переворот. Впервые за всю свою жизнь он завидовал счастью честных людей. Следя глазами за двумя детьми, игравшими на улице, он с удивлением почувствовал, что растрогался. Он стал думать о своем детстве и ощутил как бы освежающее дыхание воспоминаний, долгое время не всплывавших в его памяти.
Макс родился в Лиме.
Он не знал своих родителей, но, углубляясь все дальше в поток лет, он вновь представил себе образ женщины, взявшей на себя заботы о его детстве. Ее звали Мартой. Макс отплатил неблагодарностью за ее доброту, и все же она была единственным человеком, когда–либо ласкавшим его. Иногда он спрашивал себя, не голос ли крови вкладывал в сердце этой женщины такие нежные слова к нему и такое милосердие. Память об этой женщине теперь с непреодолимой силой овладела душой Макса.
Один, опасаясь, смерти, будучи измучен страстями, пресытившись преступлениями, он невольно дошел до мысли, что надо приготовиться к смерти. Взявшись за перо, он написал своей благодетельнице, будто повинуясь зову свыше, как если бы она еще могла дать ему какую–то надежду на счастье.
«Простите меня, – писал он ей, – простите меня. Вы подобрали меня в лохмотьях, завернули в свою шелковую накидку, отогрели на груди… Вы не покидали меня до того самого дня, когда я черной неблагодарностью отплатил вам за все ваши заботы. Вспоминаю: в тот день, когда ваш муж выгнал меня, у вас в глазах стояли слезы. Почему мои родители вместо того, чтобы положить меня у вашей двери, не размозжили мне голову?
Без сомнения, я незаконный ребенок. И я шел прямо к пропасти, куда меня толкал рок. Если бы я вам поведал о моей скитальческой, одинокой жизни, полной ужасов, я бы вас возмутил. Боже, чего только я не натворил! Я богат, у меня более миллиона, но мне грозит кара. Я люблю женщину, которая предала бы меня палачу, если бы могла. Судите же сами, как я должен страдать!
Долгими бессонными ночами я думаю о вас. Память о детстве освежает мой разгоряченный мозг. Я вспоминаю то время, когда, сидя рядом со мной, вы говорили о будущем, когда вы говорили вашей дочери: «Бланш, дитя мое, обними его, люби его, как брата – у него нет никого, кроме нас, в целом свете». И маленькая девочка с нежностью обнимала меня. Как она была прелестна! Розовые пальчики, золотистые волосы. Она была постарше и отличалась добротой.
Если бы вы знали о мыслях, которые приходят мне иногда на ум. Но нет, эти мечты безумны. Я могу теперь только умереть. Если я избегну кары ополчившихся на меня людей, мне придется самому покончить со своим жалким существованием. Но я не хочу умереть, не простившись с вами, с вами – единственной доброй памятью в моей жизни. Мне кажется, что я умру в меньшем отчаянии, если смогу унести в могилу ваше прощение».
Чтобы узнать, какой эффект произвело это письмо, мы вынуждены сделать читателей свидетелями сцены, которая через некоторое время произошла в одном из самых роскошных домов Лимы.
Мужчина лет пятидесяти, высокий, худой, загорелый, с твердыми чертами лица взволнованно расхаживал по салону и хотел было дернуть за шнурок звонка, когда женщина, сидевшая за столом тонкой работы, вскочила и подбежала к нему. Она была прекрасна, хоть и не молода и казалась больной или испуганной.
– Во имя неба, друг мой, – сказала она дрожащим голосом, – не унижайте меня, допрашивая передо мною ваших слуг.
– Правда? – на его губах мелькнула ироническая улыбка. – Мне кажется, дорогая Марта, что когда вы оказывали им доверие, то были менее гордой. Ваша горничная открывала дверь кое–кому, тогда как другие слуги подстерегали мой отъезд.
– Опять! – тихо воскликнула Марта. – Раймонд, в вас нет милосердия – вы обещали все забыть.
– И я забыл бы, – ответил Раймонд уже с меньшим гневом, – если бы вы постоянно не заставляли меня вспоминать. Но нет, можно предположить, что вам доставляет удовольствие растравлять кровоточащую рану моего сердца. Я вам запретил переписываться с ним. Вы и так столько сделали для этого неблагодарного негодяя! В один прекрасный день он может узнать, что вы его мать и явится требовать у вас денег и, кроме того, какой–нибудь скандальной выходкой помешает свадьбе моей дочери.
Раймонд дернул шнурок звонка с такой силой, что оторвал его. Появился лакей.
– Дайте мне письмо, которое вам сейчас вручила госпожа, – строго сказал Раймонд.
Лакей колебался.
Раймонд сделал повелительный жест. Лакей поклонился и сбежал вниз.
Марта прижала к глазам платок.
