Людмила Бояджиева - Портрет в сандаловой рамке
— Копия ты. Та самый коварный обольститель, Мишель… Вынырнув из поцелуя, Анна строго заглянула в его глаза: — Ты точно знаешь — так будет? Пообещай сейчас же! Поклянись!..
Изобразив присягу, Мишель прижал ее голову к своей груди. Теплая влага ее слез, проникшая сквозь рубашку, переполнила его сердце любовью и умилением.
— Хочешь признание? Странное!.. — тихо сказала Анна, шмыгнув носом. — Я подумала обо всем этом, как только увидела тебя — в твоем ателье, темном, как пещера. Ты так комично ловил штору, а потом бубнил что-то, спрятавшись под попонкой. Мне стоило большого труда не расхохотаться. И вдруг показалось, а что, если этот смешной фотограф будет со мной всегда? «Будет! Будет!» — отвечал всеведущий голос. Где-то в самой глубине памяти я уже, наверно, знала про нас все-все. До последнего кориандра. Только не могла хорошенько вспомнить.
— Как сон, который спрятался в ночном забытьи… А я мучился и мучаюсь до сих пор — где, где я мог тебя видеть? У меня ведь фо-то-гра-фическая память. Я не умею забывать лица!
— Это же так понятно! Ты видел меня в будущем. Вот в этом самом дне. Смотри! — вскочив, Анна сорвала полураспустившуюся розу, воткнула в спутавшиеся волосы, обеими руками подняла их к затылку… — Теперь вспомнил?
— Точно! Воспоминания о будущем — обычное же дело! Иди, иди сюда, девочка… Он осторожно развернул ее, всматриваясь, как падает на лицо освещение. — Стоп! Только не шевелись. Пожалуйста… — Мишель открыл фотоаппарат, навел объектив: — Смотри на меня. Вот так. И слушай: — Лю-би-мая…
9…Как черна брюссельская ночь, если смотреть не в сторону освещенной улицы, а в сонный скверик за домом. Свечи каштана, белые, невесомые, пахли в темноте особенно сладко.
Вера сорвала соцветие и погрузила в него лицо. «- В конце-то концов ты можешь рассчитывать на нечто более существенное, чем фантазии» — сказала она настороженно ждущему диктофону. Вскрыла новую упаковку чипсов, и, прихватив бутылку Вишневого пива, с ногами устроилась в кресле.
— Анну Грас и Мишеля Тисо посетило та самая колдунья, что редко приходит к смертным — Великая любовь. Боже, как пафосно и даже фальшиво звучит. Она такая разная, эта любовь. Только вот со званием Великой как-то страшновато. А если никакая не вечная, не верная, не настоящая? Так — любовишка завалящая. Стыдно. Мне бывает стыдно за свою совершенно идиотскую историю. Идиотскую — это точно. Вот только надо понять — бывает ли идиотское великим? Сейчас расскажу все честно-честно, а потом решу…
…Это случилось в 1985 году. Я заканчивала выпускной класс французской спецшколы, а Рита Вишнякова — моя кузина — писала кандидатскую диссертацию по оздоровительному влиянию спортивной гимнастики в начальной школе. На зимние каникулы предки расщедрились — купили нам страшно дорогие путевки на престижный горнолыжный курорт в Домбае. Моя мама считала, что бледненькая девочка нуждается в спортивно-оздоровительном отдыхе. Но под присмотром старшего товарища. Меня, как девицу неопытную, пустили только из-за доверия к самостоятельной, исключительно правильной Рите. Комсомолка, спортсменка… Она и плаваньем, и горными лыжами увлекалась, и ляжки у нее были, как каменные — я щупала. А лыжный костюм — люминесцентно алый — ей папаня из загранкомандировки привез. Экипировочка, конечно, не как сейчас, но для тех времен — полный атас. Не то, что у меня — китайский лыжный костюм с начесом, в котором я была похожа на пингвина. У нас был прелестный пансиончик под названием «Вираж» — в три этажа, всего на десяток номеров, а вокруг — мамочки мои! Как же я их боялась — горы! Ночами, а у меня была отдельная крохотная комната, мне казалось, что они подступают совсем близко и наше ущелье захлопнется, как уроненная книга. Захлопнется и спрессует нас всех снежными страницами вроде веточек гербария.
Однажды и впрямь началось — завертелась жуткая метель и оборвала электролинию. Все погрузилось во тьму. Риты не было, я отложила роман Франсуазы Саган и постаралась не смотреть в окно, за которым крутила и завывала мгла… В доме было тихо, словно все вымерли. Я уже решила спуститься вниз, но тут в коридоре раздались мягкие крадущиеся звуки — шаги! Я нырнула под одело с головой… И в этот самый момент…
Вера вздрогнула, уронив с колен диктофон. Заливался соловьем, сбив воспоминания, маленький, но такой наглый мобильник.
В трубке прозвучал встревоженный девичий голос.
— Алло, ты меня слышишь?
— Привет, заяц!
— Ты как там? Не простудилась? Тебя не сбил велосипедист? Честно?
— Все прекрасно! Отдыхаю, гуляю, рисую. Деньги зарабатываю.
— Ты вообще-то сейчас где? Голос какой-то таинственный.
— Как где? Ну, не в больнице же. По месту работы. Размечталась немного. Здесь такая ночь!
— Фу, слава Богу! Я жутко волновалась. Ты ж у меня как маленькая. Честное слово, иногда кажется, что я старше. Правда, ничего плохого?
— Плохого — ничего. Скорее хорошее.
— Влюбилась?
— У тебя одно на уме. Я поняла, что хочу и могу интересно работать. И вообще… В голове ветер перемен.
— Значит, сочиняешь. Ладно, я обожаю, когда ты в творческом экстазе. Даже не замечаешь, что я на мороз выхожу без головного убора, а загораю без бюстгальтера.
— Впадаю в творческий транс. Само собой — «подсела на иглу». В Москве придется худеть.
— Понятно, чипсовая диета. С завтрашнего дня перейдешь на горячие обеды! Забыла, что у тебя гастрит?
— Никакого гастрита. Здорова, молода, полна сил. Сегодня чуть не купила на блошинке гранатовый браслет. Точно тот — купринский. Дорогой. Но потом пожадничала. Ведь нам придется снимать квартиру.
— Ты всегда экономила на себе, чтобы ни в чем мне не отказывать. Что бы я выросла вот такая длинная, умная и бодрая. Теперь будет по-другому. У меня с сентября отличный контракт в Москве! Пожалуйста, купи тот браслет. Вообще — не очень то надрывайся с заработком. Теперь главный финансист у нас в семье — я! Как только приеду в Москву, сниму квартирку — маленькую, уютную преуютную. У самого метро. И буду тебя ждать. Испеку торт с орехами.
— Лучше свари борщ. Хочу горячего борща. С чесноком и бородинским хлебом.
— Ну, ясненько, сидишь голодная. Что бы каждый день ела суп! Обещаешь? Проверю. Вообще скажу Феликсу, чтобы он тебя одну больше никуда не пускал.
— Феликсу ничего говорить не надо. Совсем. Ладно?
— Поняла… В принципе — согласна.
— Ты мне очень, очень нужна, заяц… Я, жутко соскучилась.
— А уж как я! Маленький мой, чудесный мамульчик.
— Все! Целую-целую-целую…
Вера чмокнула мобильник, загрузила рот чипсами и, включив диктофон, объявила:
