Елена Арсеньева - Прекрасна и очень опасна
Чепуха, конечно. Сергей отлично знал, что та позорная история давно перестала иметь для Лиды значение. Ведь Майданскому ничего не удалось с ней сделать! Ну, напугал он ее, это точно… ну и что? Вломил ведь ему Серега по первое число – и этим словно бы перечеркнул несвершившуюся беду. А Лида вообще очень хорошо умела забывать о неприятностях – тем более если на смену старым приходили новые. А со дня замужества с Виталием этих неприятностей на нее валилось – успевай только считать! И работать во Францию она уехала не оттого, что спасалась от тягостного прошлого, она бежала от мучительного настоящего!
Да, что и говорить – когда она узнала, кого именно убил Сергей, сразу мелькнула пугающая мысль, что здесь не обошлось без старой раны, зиявшей между ним и этим негодяем Майданским. Но она даже вообразить не могла, что об этом говорят, судачат соседи, что ее, выходит, косвенно обвиняют в случившемся…
Ладно, все это чепуха. Подумаешь, ну, посудачат о ней – не привыкать стать! Все ее счеты к Майданскому – это тако-ой плюсквамперфектум, что и думать о нем не стоит. Куда важнее сейчас убедиться, что Сергея в авдюшкинском старом доме нет и никогда не было!
Однако он оказался именно там.
Видимо, и правда соседи куда лучше знали ее сводного брата, чем сама Лида…
Костя торил тропу всем телом: маленькая лопатка в таких сугробах оказалась практически бесполезной, изредка приостанавливаясь, снимая вязаную шапчонку и вытирая лицо. Лида тащилась следом, испытывая одно желание: снять с себя вообще все. Слишком тепло оделась. Все, что она могла сейчас, – это стащить дубленку и расстегнуть обе кофты. Но стоило остановиться, чтобы попытаться откопать калитку, как мороз начал доставать до всех вспотевших местечек, и она опять оделась.
Кое-как дорылись до основания калитки, кое-как сдвинули ее – чуть-чуть, лишь бы пробраться во двор, ну а тут дело пошло чуть легче: от основных снежных валов дом заслонял палисадник. Проваливались уже не по пояс – только по колено. Ох уж эти нижегородские снегопады… Как разбушуется стихия – нет на нее угомону!
Костя долго чистил крыльцо. Лида, отупевшая от усталости и недобрых предчувствий, которые наконец-то начали ее мучить, смотрела на дверь, чувствуя, что там чего-то не хватает. Не сразу дошло: не хватало замка. Значит…
– Погоди теперь, не ходи, – непререкаемым тоном заявил Костя, потянув на себя створку и убедившись, что она не заперта изнутри. – Погоди, сказал! – рявкнул так, что Лида, вздумавшая было ослушаться, словно примерзла к ступенькам.
Костя вошел. Какое-то время она слышала гулкий топот его валенок по застывшим половицам сеней и кухни. Потом стало тихо. Потом… потом она вдруг услышала голос! Костя с кем-то разговаривал – сначала тихо, потом все более сердито.
«Нашел! – так и ахнула Лида. – Он нашел Сергея! Наверное, тот пьяный, спит там в холоде, вот Костя его будит и бранит!»
Она вбежала в дом, распахнула дверь кухни и сразу уловила какой-то особенный запах – дыма и стужи. У нее сжалось сердце от этого запаха, тошнота подкатила к горлу.
Прижав к лицу сырую варежку, огляделась. На чистом столе три пустые бутылки из-под «Нижегородской», четвертая наполовину полная. Больше ничего, никакой еды. В кухню зачем-то притащен топчан из комнаты. А, понятно, зачем: на нем лежит Сергей, накрытый старым, до дыр протертым, еще дедовским тулупом, который они держали в сундуке и засыпали нафталином от моли. Запах нафталина примешивался к запаху дыма…
Костя стоял, загораживая собой Сергея, но говорил, оказывается, не с ним, а по мобильнику. Да, трубка была прижата к уху, и Костя выговаривал, почему-то задыхаясь, с трудом:
– Да, думаю, несчастный случай. Думаю, два дня назад. Один. Авдюшкино, Ав-дюш-ки-но! Дом на самой окраине. Адрес… Да какой тут адрес? Знаете что, мы вас будем ждать около магазина в синей «Ниве». Вы когда приедете? Понятно… Хорошо, будем ждать. Кто мы? Я – его сосед, ну, тут со мной и сестра его. Говорю, один он был, выпил, уснул, а вьюшку слишком рано закрыл. Ладно, сами посмотрите. Все, жду.
Он выключил телефон, сунул его в карман и остался стоять со склоненной головой.
Только тут Лида решилась сдвинуться с места и обойти Костю.
Сергей лежал на спине – руки вытянуты вдоль тела; на груди, обтянутой свитером, – плеер: проводок тянется к наушнику-ракушке. Волосы откинуты со лба, белое-белое лицо, слегка улыбающиеся губы, спокойно опущенные веки. Голова его чуть повернута – ровно настолько, чтобы изуродованная щека оказалась прижата к подушке, и Лида видела его четкий профиль с хищным горбатым носом и лбом, который казался подчеркнуто высоким и чистым. Подбородок, и без того сильный, был сейчас еще немного выпячен, и лицо Сергея имело то дерзкое, немного насмешливое выражение, которое Лида так хорошо помнила. Это было обычное его выражение – раньше, давно, восемь лет назад – до их ссоры, до их взаимного отчуждения, ее отъезда – и их разлуки.
Их вечной разлуки…
Боже мой, за эти годы Лида успела забыть, как же красив, картинно красив был ее брат, забыла изысканную лепку его черт, потому что тот человек, который несколько дней назад пришел к ней и робко попросил приюта в собственном доме, оказался так изуродован, так изможден, что невозможно было узнать в нем былого красавца. Только смерть вернула лицу Сергея то, что отняла у него жизнь!
Она сначала подумала о смерти, а потом только осознала, что Сергей-то мертв. Повела глазами по выстуженной кухне – и взгляд ее сразу ухватил задвинутую печную вьюшку. Эти бутылки на столе… Он опьянел, слишком рано задвинул вьюшку и…
Как же это может быть? Как? Но ведь они даже не успели ни о чем поговорить, она так и не набралась храбрости спросить у него, почему, как так вышло, что он убил Валерия Майданского и угодил в тюрьму?! Она не спросила, что же произошло там, на зоне, что стало причиной его увечья: несчастный случай, злой умысел? Она не успела рассказать ему, как…
– Сережа? – спросила она высоким, дрожащим, детским голосом. – Сережа, ты где?!
Спросила так, словно искала его и не могла найти, – как было раньше, безумно давно, в детстве, когда они играли в прятки в этом самом доме. Здесь тогда еще было электричество, но они нарочно выключали его во всем доме. Только в печке на кухне – в этой вот самой печке! – пляшут красные огоньки за тяжелой чугунной дверкой, пахнет сосновой смолой и горячей пшенной кашей. Тетя Сима уже спит в своей боковушке (она их страсть как любила, эти крохотные комнатенки, и нарочно выгородила такую боковушку даже в городской квартире, в крупноблочных двухкомнатных хоромах), спит крепко-крепко, иногда принимается храпеть, и эти рулады порою даже заглушают треск промороженных дров в печке. Лидочка радуется, когда раздается теткин храп: она знает, что Сережа не может его слышать без того, чтобы не расхохотаться, и прислушивается, навостряет ушки: не донесется ли откуда-то сдавленный хохоток, не выдаст ли, где спрятался брат? Но он сдерживается, молчит, затаился так, словно его и нет нигде вовсе. И Лидочка вдруг воображает, что брат украдкой сбежал – тихонько оделся и подался в соседние Кукушки, например, где танцы в клубе и кино, а потом все идут к девчонкам в общежитие и там занимаются с ними неизвестно чем, так что тетя Сима при одном только упоминании об этом общежитии начинает булькать, как выкипающий чайник…
