Татьяна Корсакова - Ведьмин клад
Настя шла уже больше часа, а подземный ход, вместо того, чтобы вывести ее наконец на поверхность, вдруг начал приобретать отчетливо ощутимый уклон книзу. Утешало, если это можно назвать утешением, только одно – она пока не обнаружила ни одного бокового ответвления. В подземном лабиринте она бы точно сошла с ума, а так оставалось только идти вперед и молить Бога, чтобы ход поскорее вывел ее хоть куда‑нибудь.
Она шла, а с потолка за шиворот начали падать холодные капли, и сапоги ступали теперь не с глухим эхом, а с противным шлепаньем. Вода. Для Насти этот факт означал сразу две вещи. Во‑первых, сочащаяся с потолка вода говорила о том, что подземный ход проходит под рекой. В окрестностях скита была только одна речка, слава богу, не слишком широкая и не слишком глубокая. А во‑вторых, она наконец смогла утолить жажду.
Метров через пять единичные лужи на полу начали сливаться в один сплошной ручей, и Настя мысленно поблагодарила сестру Агнию за резиновые сапоги. Капель над головой тоже усилилась, и, чтобы не замочить книгу и остатки лоскутков, Настя сунула торбу за пазуху. К счастью, потоп очень скоро прекратился и намокнуть она не успела, просто сдернула с головы трикотажную шапку, отжала из нее воду, вытерла лицо. Шапку хотела было выбросить, но вовремя передумала, сунула в карман телогрейки.
Чем дальше Настя отходила от реки, тем сильнее становился уклон. Теперь подземный ход однозначно поднимался к поверхности, и этот факт подгонял не хуже, чем страх.
Она плутала по подземелью уже больше четырех часов. В коробке осталось всего пять спичек, и она больше не зажигала огонь, пробиралась исключительно на ощупь.
Еще через час тоннель начал сужаться. Сначала это было почти незаметно, но каждые последующие метры Насте приходилось наклонять голову все ниже. Достаточно было просто раскинуть руки в стороны, как ладони тут же упирались теперь уже не в каменную кладку, а в спрессованную до состояния камня землю.
Очень скоро подземный ход превратился в самый настоящий лаз, и Настя запаниковала. Одна, в непроглядной темноте, под землей… И чем дальше, тем страшнее. Ведь очевидно же, что нет никакого подземного хода. Может, он и был, но со временем обрушился. Или вот‑вот обрушится и погребет ее под многотонным пластом земли. Это ж какая страшная смерть, Господи…
Стоило только подумать, что близок конец ее земному существованию, как безропотная покорность судьбе лишила ее остатков сил. Настя уткнулась лицом в ладони и заплакала. На то, чтобы заорать в голос, сил уже не осталось.
…Женский голос она услышала не сразу, сначала даже и не поверила, что это голос, подумала, что начались галлюцинации. Но вместо того, чтобы исчезнуть, голос сделался сильнее. Он, кажется, что‑то пел, что‑то неразборчивое, грустное.
Способность здраво мыслить, а вместе с ней и силы вернулись к Насте довольно быстро. Если она может слышать голос, значит, его хозяйка где‑то близко, где‑то на поверхности. Значит, и поверхность уже близко! Что же она лежит?! Нужно ползти!
Она ползла, вгрызаясь ногтями, зубами в твердокаменную землю, в кровь обдирая кожу, открытым ртом жадно вдыхая ставший вдруг свежим воздух. Когда далеко впереди забрезжил слабый свет, Настя уже пробиралась по тоннелю по‑пластунски. Измученный и напуганный ночными приключениями мозг сначала принял свет за галлюцинацию. Настя крепко зажмурилась, потом снова открыла глаза – свет не исчез. Если бы она не сорвала голос, то обязательно заорала бы во все горло от облегчения.
Дошла, доползла! Слава тебе, Господи!
Настя выползла на поверхность, упала в колючую траву и расплакалась. Плакала она недолго – сил не осталось даже на это. Силы осталось только на то, чтобы лежать на спине и смотреть в яркое августовское небо, синеющее в прорехах развесистых кедровых лап.
* * *
Тонкий писк комаров и прочей крылатой нечисти выводил из душевного равновесия почище, чем уже, почитай, трехчасовое сидение в засаде. Егор хлопнул себя по щеке и не без садистского удовольствия констатировал, что одним маленьким кровопийцей на Земле стало меньше.
– Тише ты! – зашипел на него Макар, проводник, егерь и охотничий гуру в одном лице. – Расхлопался тут.
– Так кусаются, гады, – сказал Егор шепотом.
– Кусаются, – проворчал Макар. – А ты рожу кремом намажь, и не будут кусаться.
– Намазал – не помогает, – Егор поерзал на неудобных досках лабаза, чуть не уронил вниз свой «Никон».
– Да не шуми ты! – зашипели на него уже с другой стороны.
На сей раз свое недовольство решил выразить Померанец, Антон Померанцев, закадычный Егоров дружок еще со славных институтских времен.
– А кто шумит? – Егор повесил «Никон» на шею и в который уже раз укорил себя за то, что поперся вслед за Померанцем в этот медвежий угол «на сафари». Можно подумать, настоящих африканских сафари ему было мало! Захотелось идиоту российской экзотики. Специально из Нью‑Йорка прилетел, когда узнал, что приятель собирается поохотиться на медведя в сибирской глуши.
А Померанец тоже хорош, еще друг называется. Вместо того чтобы отговорить его от этой авантюры, взял и согласился. Чуток поартачился для проформы, но аргументы его были, мягко говоря, неубедительны. «Ялаев, да на кой хрен тебе эта охота?! Ты же вон даже ружье держать не умеешь, а там дело серьезное, настоящее мужское дело. Медведь‑людоед – это тебе не хухры‑мухры. Львы и носороги отдыхают».
Вот на это «настоящее мужское дело» Егор и купился. Ну, еще и на медведя‑людоеда, само собой. А скажи Померанец, что в тайге обитают комары‑мутанты, от укусов которых рожа опухает в три секунды, Егор наверняка бы подумал, нужны ли ему такие страдания. Да и людоед на поверку оказался самым завалящим медведем. И в самой охоте не было ожидаемой романтики.
Вслед за Макаром, многоопытным в такого рода делах и демонстрирующим свое профессиональное превосходство на каждом шагу, они целый день топали по лесу. Да еще в таком темпе, что Егор, привычный к пешим походам, выдохся уже на полпути и искренне недоумевал, как же они, измученные многокилометровым марафоном, будут гоняться по тайге за медведем?
А оказалось, что гоняться‑то не нужно. Оказалось, что Макар все уже устроил самым наилучшим образом, привел их на место, где медведи давно прикормлены и от дармовой жратвы утратили бдительность. Осталось только с максимально возможным комфортом устроиться в замаскированном на краю лесной поляны лабазе и ждать.
С одной стороны, это даже хорошо, дневной марш‑бросок вымотал донельзя, а с другой, что ж это за охота такая?! Ни азарта тебе, ни погони! И ноги от неподвижного сидения в лабазе затекли, и комары проклятущие кусают. Утешением могло служить только одно – по пути Егор сделал несколько классных снимков. Не был бы он фоторепортером с мировым именем, если бы не воспользовался подвернувшимся случаем. Глядишь, и перелет из Нью‑Йорка удастся окупить. Одна только фотография Макара чего стоит! Что ни говори, а мужик колоритный: коренастый, хмурый, косматый, с будто рубленым топором мужицким лицом и с вселенской тоской в васильковых глазах. А если ко всему вышеописанному добавить еще и соответствующий фон… В общем, в каком‑нибудь «ГЕО» или «National geographic» фото с руками оторвут. А может, еще и медведя удастся заснять в самый, так сказать, кульминационный момент…
