Татьяна Устинова - Близкие люди
У входа в вагончик Саша помедлила и как бы невзначай оглянулась. Все трое – Степан и Чернов с Беловым – уже стояли возле милицейского, который со скучным лицом в упор рассматривал их.
Сердце колотилось, и ладони были мокрыми.
Вадим, кажется, обо всем догадался. Он слишком наблюдателен и умен. Он все понял, и теперь ему остается только проверить, правда это или ложь. Сделать это очень просто.
Она потеряет все – свободу, работу… Жизнь.
Она передохнула, унимая бешено стучащее сердце, и взялась рукой за поручень вагончика, приятно нагретый солнцем.
“Или нет? Или все-таки он ничего не понял? Списал все на женское волнение при виде трупа? А что, собственно, он мог понять из того, о чем я его спрашивала? Скорее всего ничего…”
Она посмотрела по сторонам и шагнула на первую ступеньку.
Если он ничего не понял сейчас, шепнул ей ее страх, значит, он все поймет, когда мертвого Муркина обыщут. И Степан поймет. И Эдик. И буфетчица Зина, которая смотрит сейчас из окошка своего прицепа. И Валентин Петрович, который называет ее дочкой. Все.
Этого никак нельзя допустить.
Она, Саша Волошина, этого не допустит. Она еще точно не знает, как она может этого не допустить, но она что-нибудь придумает.
Она умная.
* * *
Примерно через полчаса после начала разговора капитан Никоненко понял, что Павел Андреевич Степанов ему нравится.
Конечно, он был новый русский, и все, что его окружало, тоже было вполне новорусским: кожаное кресло и стол из настоящего дерева – в вагончике на стройке! – мобильный телефон размером с зажигалку, как это называется в рекламе, кофейные чашки английского фарфора, бронзовые настольные часы, криво поставленные на кучу разъезжающихся бумаг, но сам Павел Степанов производил впечатление вполне нормального – вменяемого, как определил капитан Никоненко, – мужика. Может, потому, что выглядел так, как будто одевался по команде “Воздушная тревога”. На нем были стильные серые слаксы – очевидно, очень дорогие, – байковая клетчатая рубаха “Рибок” и криво застегнутая жилетка, волнами вздыбленная на животе. Куртка из тонкой замши была кое-как пристроена на спинку кресла.
Давешняя краля по имени Александра Волошина неслышно зашла следом за девушкой, принесшей поднос с кофе и разнообразной едой, быстро и очень внимательно осмотрела всех по очереди – милицейского, заместителей и шефа. Сделала какое-то неуловимое движение, в результате которого оказалась рядом с шефом, наклонилась, как будто поправляя бумаги под бронзовым чудовищем – грудь под тонкой эластичной блузкой обозначилась еще рельефней, – и таким же неуловимым, совсем незаметным движением одернула на нем жилетку.
Шеф ничего не заметил.
“Высший пилотаж, – одобрительно подумал капитан Никоненко. – Вот это услужливость! Вот это умение быть полезной! Вот это знание жизни!”
Краля ретировалась так же незаметно, как и появилась, и капитан только спустя некоторое время поймал себя с удивлением на мысли о том, куда же она провалилась.
Замы смотрели на капитана неприязненно, одинаково прихлебывали кофе из чашек английского фарфора и время от времени косились друг на друга, словно спрашивая совета или делясь информацией на каком-то более высоком и недоступном пониманию уровне. Шеф в их переглядываниях участия не принимал и вообще выглядел подавленно. Капитан Никоненко – человек бывалый и опытный – его подавленность мысленно отнес в графу со знаком “плюс”. Было бы гораздо более странно, если бы он не был подавлен. Ему-то как раз ничего, кроме неприятностей, не светит.
– Мы опросили свидетелей, – начал капитан с того места, на котором остановился, когда принесли кофе, – не могу сказать, что это дало какие-то результаты. По словам ваших рабочих, ночью все было тихо и спокойно. Никто не кричал, не шумел, не дрался…
Чернов в который уже раз быстро взглянул на Белова. Слава Богу, драки не было. Значит, не было и убийства. Или… не значит?
– Охранники мирно почивали в своем домике, и никто из них даже не проснулся, когда Муркин свалился в котлован.
– Как только вы уедете, всех к чертовой матери уволю, – сообщил Степанов Павел Андреевич своему шикарному настольному прибору.
– Подождите, – попросил капитан Никоненко. – Они нам еще понадобятся.
Степанов поднял глаза от прибора и посмотрел на него.
Глаза у него были замученные, как у издыхающей от усталости ездовой собаки.
– Нет никаких данных, указывающих на то, что произошло убийство, – сказал Никоненко больше из жалости, чем потому, что это нужно было сказать. – Экспертиза установит, был ли он пьян. Если был, значит, это ваши проблемы. Если не был, значит…
– Значит, ваши, – закончил за него Степан. – А работать когда можно начинать?
“Вот что тебя беспокоит, – подумал Игорь Никоненко. – Ну конечно! Как же это я сразу не догадался? Работа стоит. Ты теряешь свою драгоценную прибыль. Для тебя любые жизненные события и катастрофы оцениваются в долларовом эквиваленте. Нет, пожалуй, ты мне не нравишься, Павел Степанов”.
– Сейчас тело увезут, мы произведем дополнительный осмотр места происшествия, потом подождем результатов экспертизы, и можно работать.
Он сладко улыбнулся и отпил очень крепкого и очень горячего кофе. Что же это за чашки такие? Специально, что ли, сделанные? Кофе как был огненный, так и остался. Эх, и чего только не придумают проклятые капиталисты, чтобы лишние денежки из покупателей вытянуть! Вот чашку придумали, в которой кофе не остывает…
Он рассматривал чашку с искренним интересом деда Щукаря и держал паузу, ожидая, когда шеф снова заговорит. Вместо шефа заговорил Белов, кавалергард и красавец, как определил про себя его сущность Никоненко.
– А этой вашей… экспертизы долго ждать придется?
– Смотря как эксперты загружены, – отозвался Никоненко и даже головой помотал, показывая, как заняты порой бывают эксперты. – Вы не поверите, но у нас тоже бывает много работы!
Степан усмехнулся.
– Каков вопрос, – сказал он своему заму и поднялся из-за стола, – таков ответ. Верно, Игорь Владимирович?
– Верно, – согласился Никоненко, – расскажите мне еще что-нибудь, пока я не уехал, Павел Андреевич. Что это за голодранцы с флагами?
– Сие не голодранцы, – объяснил Белов непонятно, – сие есть местные жители, протестующие против нашей стройки. А что? Неужели вы не слышали? У нас тут целая баталия развернулась…
– И что в результате баталии? – спросил Никоненко, обращаясь к спине Степанова. – Виктория или конфузия?
– Скорее виктория, – подумав, сказал Степан. – Вернее, нет, не виктория. Пожалуй, один – один. Они продолжают стоять, а мы продолжаем строить, только и всего.
