Лори Макбейн - Тьма перед рассветом
Злоба - привилегия ревнивой женщины.
Шекспир
Глава 24
Клочья серой паутины и бесконечная пыль. Глубоко въевшаяся грязь и сажа. Пятна плесени и мокрая гниль. Все это исчезло, а сам домик выскребли и вычистили от пола до потолка. Тщательно вымытые стекла высоких стрельчатых окон снова стали пропускать свет и солнечные зайчики весело запрыгали по стенам. Высокие потолки больше не скрывала унылая завеса плотной паутины, а отполированный до зеркального блеска и натертый воском паркет ослепительно сверкал на солнце.
Огромный камин в углу комнаты был тщательно вычищен, старую золу выбросили вон и теперь на её месте ярким пламенем горели сухие поленья дров, приятное тепло наполнило комнату, сразу стало по-домашнему уютно. Сорванные чей-то рукой роскошные гобелены вновь украсили стены, радуя глаз богатыми оттенками ярких красок.
Бархатные и шелковые драпировки тщательно вытряхнули и проветрили на солнце, а на постели положили новые, хорошо набитые перины. Их застелили льняными простынями, привезенными из Камаре, которые все ещё хранили тонкий аромат лаванды. Старинные мечи и выщербленные в схватках щиты сняли со стен, где они уныло висели век за веком, потускневшие и забытые всеми, тщательно отполировали и очень скоро они уже красовались на украшенной искусной резьбой деревянной стене, а солнце весело играло на их блестящей поверхности.
Метелки и щетки, метлы и скребки, щелок и пчелиный воск - все это так и мелькало в руках неутомимых слуг и служанок, которые трудились, не разгибая спины, от рассвета и до заката, чтобы как можно скорее сделать запущенный дом пригодным для жилья. Ведь он станет домом не только для маркиза и его супруги, но и всех них до тех пор, пока огромный Мердрако вновь не превратится в роскошный помещичий дом, каким он был прежде.
И по мере того, как благодаря их усилиям охотничий домик понемногу возвращался к жизни, всеми понемногу овладевало приподнятое настроение и день-деньской вокруг слышались песни и звенел веселый смех. Ведь если не считать кучера и угрюмого камердинера Алистера Марлоу, ни один из этих молодых людей никогда не уезжал далеко от дома. Для них домом всегда был Камаре. Все случившееся для этой беспечной молодежи было не больше, чем приключение, и они от души наслаждались этим.
Пришел однажды я домой,
Был трезв не очень я,
Гляжу, в конюшне лошадь,
Где быть должна моя.
Своей хорошенькой жене,
Обиды не тая,
- Зачем чужая лошадь там,
Где быть должна моя?
- Что?! Где же лошадь ты узрел?
Шел бы лучше спать!
Корова дойная стоит,
Что привела мне мать!
Во многих странах я бывал,
Объездил все края,
Но вот коровы под седлом
Нигде не видел я!
Пришел однажды я домой,
Был трезв не очень я,
Гляжу - а в доме сапоги
Где быть должны мои.
Своей хорошенькой жене,
Обиды не тая,
- Зачем под шкафом сапоги,
Где быть должны мои?!
- Что?! Где ж здесь сапоги?!
Шел бы лучше спать!
Галоши грязные стоят
Что принесла мне мать!
Во многих странах я бывал,
Объездил все края,
Лишь пряжек на галошах,
Нигде не видел я!
Алистер Марлоу весело ухмыльнулся, заметив, что невольно водит щеткой по стене в такт старинной балладе, которую распевал под окном чей-то голос. Сам Алистер балансировал на лестнице, изо всех сил стараясь оттереть скопившуюся на стенах грязь. Его предложение помочь вызвало не одну удивленно вздернутую бровь, ведь предполагалось, что джентльмену неприлично заниматься уборкой, как простому слуге. Но случайный прохожий удивился бы ещё больше, заметив маленького кривоногого человечка, яростно скребущего ножом грязную поверхность кухонного стола, в то время как два темноволосых паренька старательно полировали деревянную резную балюстраду лестницы. Высокий молодой джентльмен со сбившимся галстуком и в растрепанными золотистыми волосами с похвальным усердием, но практически безрезультатно пытался смыть грязь с окон, выходящих на залив и украшенных геральдическими знаками. А под окном тоненькая девушка с такими же взъерошенными золотистыми кудрями, которые кольцами выбивались из-под съехавшего на бок чепчика, щелкала ножницами, обрезая кустарник и цветы в заросшем сорняками саду. Единственный, кто в эту минуту не был занят делом, это лорд Кит, который мирно дремал неподалеку от матери. Солнечные лучи мягко золотили его головенку, пробиваясь сквозь кружевную занавеску, наброшенную на колыбель.
Ловко и быстро, словно матрос по такелажу, широкогрудый мужчина вскарабкался на самый верх башни и принялся прикреплять знамя к шесту на дозорной башенке. Его небрежно сброшенная рубашка из тончайшего батиста осталась висеть на каменном парапете. Солнце тысячекратно отражалось в бесчисленных узких окнах дозорной башни, ослепительно сверкало в вымытых до блеска стеклах, и человек горделиво окинул взглядом плоды своих трудов. Похоже, тряпка и мыло были ему так же знакомы и привычны, как компас и шпага.
Пришел однажды я домой,
Был трезв не очень я,
Гляжу - в прихожей шляпа,
И, видно, не моя!
Своей хорошенькой жене,
Обиды не тая,
- Зачем чужая шляпа там,
Где быть должна моя?!
- Что?! Где же шляпу ты узрел?
Шел бы лучше спать!
Не видишь - там петух сидит,
Что принесла мне мать!
Во многих странах я бывал,
Объездил все края,
Лишь петухов из бархата
Нигде не видел я!
Пришел однажды я домой,
Был трезв не очень я,
Гляжу - в постели голова,
Где быть должна моя.
Своей хорошенькой жене,
Обиды не тая,
- Зачем чужая голова,
Где быть должна моя?
- Что?! Где ж ты голову узрел?
Шел бы лучше спать!
Кочан капусты там лежит,
Что принесла мне мать!
Во многих странах я бывал,
Объездил все края,
Но чтоб кочан с усами был,
Нигде не видел я!
Незаметно для себя Алистер Марлоу принялся подпевать и, спустившись по лестнице, с удовлетворением посмотрел вокруг. Величественный холл наконец-то благодаря их кропотливому труду принял постепенно приличествующий ему вид, а лучи заходящего солнца заставляли ярко сверкать медные украшения на старинной мебели, тщательно отполированная древесина резных панелей мягко сияла, словно драгоценный шелк.
Устало расправив затекшие плечи, Алистер вышел из дома и глубоко вдохнул ароматный воздух. Вечерело, до него донесся сладкий аромат цветущего шиповника и жимолости, которые буйно разрослись в запущенном саду. Но сильнее всего был запах моря. Вдали Алистер мог видеть, как волны, сверкая и пенясь в лучах заходящего солнца, с шумом разбиваются о прибрежные скалы и внезапно отчетливо понял, что без моря уже никогда не сможет чувствовать себя счастливым. Море, словно женщина, очаровало и опутало его своими волшебными чарами. И он, будто покорный любовник, поддался этому колдовскому очарованию. Поймав себя на этой мысли, Алистер невольно смутился и вздрогнул, заслышав чей-то нежный голос. Он оглянулся и увидел тоненькую фигурку леди Реи, которая направлялась к нему. Она медленно шла, держа на руках крошку сына, а с плеча её свисала широкая, плоская корзина, полная срезанных цветов. Кто бы сейчас не увидел её в этом простеньком платьице из грубой полушерстяной ткани и одолженном у горничной простом холщовом переднике, никогда бы не признал в скромно одетой девушке хозяйку этого дома.
- Наверное, вы гадаете, скоро ли будет ужин, только стесняетесь спросить, - весело сказала Рея, заметив, с каким голодным блеском в глазах смотрит на неё Алистер, - Может стоит взглянуть, как поладили между собой Хэлли и Хьюстон Кирби? Впрочем, уверена, они найдут общий язык, - добавила Рея, - хотя бы для того, чтобы наши трапезы не стали тяжелым испытанием для нас всех. Если каждый из них будет стараться добавить в кастрюлю что-то свое, чуть только другой отвернется, мне и подумать страшно, во что превратится ужин, - беспечно расхохоталась она.
- Да уж, можно себе представить. Позвольте, я возьму корзину. Она, наверное, тяжелая, - предложил Алистер, но к его величайшему удивлению Рея вместо этого протянула ему спящего малыша. Если бы вместо лорда Кита ему предложили взять в руки улей с гневно гудящими пчелами, он и тогда был бы меньше удивлен. - Леди Рея, ради Бога! Ведь я понятия не имею, что делать с малышом! О Боже! Что, если я уроню его! - запаниковал Алистер в полном отчаянии, подхватив теплый, живой сверток. Он боялся даже вздохнуть лишний раз, чтобы не потревожить безмятежный детский сон. - Куда же вы? воскликнул он, с ужасом заметив, что Рея уже повернулась, чтобы уйти и по-видимому твердо намерена оставить его один на один со спящим младенцем.
Рея с улыбкой оглянулась через плечо на побледневшего Алистера. Сейчас он казался ещё более беспомощным, чем малыш, которого держал на руках. Алистер, поверьте, он вас не укусит, - спокойно сказала она, - Там, чуть подальше, я знаю, есть немного нарциссов. Мне бы хотелось нарвать букет. Это ведь любимые цветы Данте. Когда-то давно их очень любила его мать. Она обычно ставила огромный букет нарциссов на большой дубовый стол у входа в Мердрако. Вот я и подумала, может, ему будет приятно увидеть их на том же месте, - говорила Рея, осторожно пробираясь через густые заросли. - Ага, вот они, - задумчиво пробормотала она, заметив краем глаза нежные кустики цветов. - А вот и белые фиалки! По-моему, они пахнут лучше всех цветов на свете!
