Тереза Ревэй - Твоя К.
С печалью в сердце Ксения опустила голову на руки Сары, словно преклонялась перед ее страданиями.
— Месяц назад умерла мать, — продолжила Сара. — Для всех это было избавлением. Нам не удалось получить для нее визу. Теперь Макс с Фердинандом делают все возможное, чтобы мы смогли уехать в Швейцарию, но, с тех пор как началась война, это очень трудно осуществить.
— Виктор способен к переезду?
— Выбора все равно нет. Здесь ему нельзя оставаться. Здесь никому нельзя оставаться. Тем более, что мне повезло получить это жилье только благодаря Максу. У него мы больше не могли оставаться, было слишком опасно. Его консьержка стала нацисткой и косо смотрела на присутствие в доме еврейской семьи. Макс приносит нам еду и уголь, чтобы мы могли согреться. У остальных в квартирах стоит холод, а нормы питания такие мизерные, что это приведет к голодной смерти.
Ксения поднялась и напряженно произнесла:
— Я пыталась позвонить ему, но он не отвечает. Как он?
Сара кинула на нее быстрый взгляд, поколебалась секунду, перед тем как ответить.
— Он провел несколько дней в Силезии, но уже должен вернуться. Очень за него беспокоюсь.
— Почему?
— Он недостаточно осторожен. Все журналисты и фотографы должны выполнять приказы Геббельса, но, с тех пор как началась война, Макс затеял тонкую игру. С некоторого времени он работает на агентство Генриха Хоффмана, которого ненавидит Геббельс, но Макс при этом не переносит дружественной связи Гитлера и его любимого фотографа. Ему кажется, что он отдал свой талант на службу их пропаганды, даже если это сводится лишь к простым студийным фотографиям. Портреты отправляющихся на фронт солдат, которые хотят, чтобы их невесты хранили память о них, крестины, свадьбы. И съемки моды, конечно. Режим хочет поднять моральный дух населения. Все, что касается искусства, Макс давно забросил. Так, словно что-то в нем разбилось. Но как можно упрекать его за это, когда мир сошел с ума. В Германии творится столько ужасных вещей!
— Вы не одиноки, — сказала Ксения, которую эта тоска стала злить. — Не только для вас, евреев, это ужасно, но и для других, настоящих немцев…
— Не говорите так, — сухо перебила Сара. — Не подпадайте под действие пропаганды этих монстров. Я считаю себя такой же немкой, как и Макс. Люди, которые борются вместе с Фердинандом или Максом, тоже не делают между нами различий. Все мы немцы и страдаем от небывалой тирании.
— Но подавляющая часть населения согласна с властями! — вспыхнула Ксения. — Достаточно посмотреть, с каким удовольствием они смотрят, как болтаются на ветру их нацистские флажки. Они соглашаются с преследованием евреев. Они разграбили ваши дома и ваши предприятия и теперь начинают делать то же самое в других странах. Они беззастенчиво позволяют грабить оккупированные страны, аплодируют, когда им сообщают, что самолеты Люфтваффе разбомбили города, такие как Роттердам или Ковентри. Когда мы ехали на юг с детьми, наша колонна подвергалась воздушным налетам. Они стреляли по женщинам и детям. Вы отдаете себе в этом отчет? Чудо, что мы остались целы. Мой отец и дядья были офицерами императорской гвардии, и поэтому я знаю кодекс чести военного, который достоин называться военным. Нацисты — это варвары, а немцы их поощряют и поддерживают. Эта страна — сообщница Адольфа Гитлера, и вы это знаете лучше, чем я! Надо драться с этим шакалом, бороться против него.
Ксения, запыхавшись, замолчала.
— Жаль, что не все так храбры, как вы, — сказала Сара со слабой улыбкой. — Люди запуганы. Им столько лет промывали мозги.
— Но посмотрите, какие ограничения наложили на вас, — сказала Ксения, помогая себе жестом руки. — Это позор. И вы можете им это простить? Я ненавижу их всей душой.
— Моя жена не простила их, — заявил серьезный голос, который заставил Ксению подпрыгнуть. — У нее просто нет времени на ненависть. Она занята тем, что пытается выжить.
Высокий, ужасно худой человек показался в дверном проеме. У него были черные волосы, очень впалые щеки. На руках он держал маленькую девочку, сосавшую палец.
— Мы тебя разбудили, Виктор? — забеспокоилась Сара, поднимаясь, чтобы взять у него ребенка.
— Это не страшно, — улыбнулся он. — Для меня такое счастье познакомиться наконец с человеком, который заботится о Феликсе и Лили вот уже два года. Слушая вас, я не сомневаюсь, что наши дети находятся в хороших руках. Сара рассказывала, что вы женщина с сильным характером, Ксения Федоровна. — Прихрамывая, он подошел к гостье, поклонился, поцеловал руку, потом серьезно добавил: — А теперь я хотел бы, чтобы вы рассказали мне о моих детях.
Под огромными люстрами в зале для приемов министерства пропаганды Ксения держалась гордо и спокойно в своем вечернем платье из красного бархата. В ее ушах сверкали рубинами серьги. Белокурые волосы были убраны в удобный шиньон. Холодным взором она смотрела на мужчин во фраках и их жен в платьях из искусственного шелка, которые держали в руках стаканы со спиртным. Если из-за войны население Германии подвергалось ограничениям как в провизии, так и в одежде, то здесь это было незаметно. Еда, которую подали на блюдах из белого фарфора с позолоченными краями, была очень сытной, вина подавались самые разнообразные. На тканых салфетках были выстроены украшения из цветов и свечей. Во время банкета несколько раз произносились тосты, но речь шла лишь о том, чтобы представить Германию в выгодном свете перед иностранными гостями. Ксения слышала итальянскую и французскую речь. Железные кресты и военные награды на мундирах отражали свет. Улыбки царапались, словно у них были когти.
Ксения краем глаза наблюдала за Люсьеном Лелонгом. Несмотря на измученный вид, он казался довольным. Когда он пришел за ней, чтобы проводить на прием, то поведал, что переговоры вошли в нужное русло. Ничего еще не было выиграно, но высокая французская мода имела все шансы сохранить свой парижский шарм навсегда. В следующие месяцы он надеялся составить план по шитью и разработке новых моделей, добиться в порядке исключения разрешения, чтобы кутюрье могли обеспечивать себя сырьем и заново начать полноценно работать и представлять свои коллекции. Он с облегчением сказал, что Магда Геббельс лично подошла к нему для разговора. Выросшая в Брюсселе, она блестяще разговаривала по-французски.
Магда Геббельс показалась Ксении бледной и рассеянной, но ее сосед по столу сообщил, что она только что родила еще одного ребенка — девочку. Министр пропаганды мог теперь гордиться своим статусом отца шестерых детей. Неподалеку от нее Йозеф Геббельс с громким смехом жестикулировал, стараясь очаровать нескольких женщин, которые внимали каждому его слову.
Когда Ксения прибыла на прием, ей пришлось пожать ему руку. Геббельс был маленьким и угловатым, с головой, слишком большой для его тщедушного тела. Только темные глаза азартно блестели на бледном лице. С кривой улыбкой Ксения подумала, что со стороны мужчины очень неблагородно коллекционировать такие победы и что власть делает женщин слепыми. Нацистские лидеры говорили только о превосходстве арийской расы и восхищались физической красотой и эстетичностью пушек, что еще больше подчеркивало их собственные физические изъяны.
Услышав русскую речь, Ксения вздрогнула и, повернувшись, увидела двух советских дипломатов, которые о чем-то тихо беседовали. Одетые в строгие костюмы-тройки, они держались настороженно. Их внимательные глаза бегали по залу. Ксения в первый раз оказалась рядом с советскими представителями, с тех пор как ее прогнали из страны, поэтому почувствовала себя неловко. Внезапно она вспомнила родной дом, почувствовала запах табака и пчелиного воска, которым пахло в вестибюле. Но как же быть с люстрами, разбитыми выстрелами, и кровью отца на кресле и белых листах бумаги, разбросанных вокруг тела? Ксения пошатнулась, вонзив в ладонь ногти, чтобы прийти в себя. Сколько невинных убили они за эти годы? Сталин устроил в стране рабовладельческое общество. Жертвы исчислялись сотнями тысяч. Голод, депортации, массовые казни… Кто положит конец всем этим преступлениям? Она отвернулась.
— Уже уходите?
На Мариетте Айзеншахт было платье из черного крепа, сетка на голове, бриллианты в ушах. Было похоже, что она очень нервничала.
— Спасибо, насмотрелась достаточно, — ответила Ксения.
— Везет вам, — пошутила Мариетта. — А вот мне приходится оставаться.
— Но у вас есть другие преимущества. Когда я прогуливалась по городу сегодня днем, то увидела, что ваш муж — новый владелец универмага Линднеров.
— Что с того, если на полках нет товаров?
— И что с того, если кто-то глух к крикам жертв?
Мариетта холодно улыбнулась и пожала плечами.
— Не понимаю, о чем вы говорите.
— В таком случае ничем не могу вам помочь, а конец будет все равно и окажется ужасным. Извините меня, мне уже пора. Я здесь задыхаюсь.
