Виктория Клейтон - Дикие сердцем
— Она ведь совсем еще ребенок. За ней никто не приглядывает, кроме этой ужасной миссис Крич. Корин утверждает, что ты единственный мужчина, с которым она спала.
— Она лгунья!
— О Гай, не тебе обвинять людей во лжи.
— Хорошо. Давай не будем ссориться из-за нее. — Гай подошел вплотную и обхватил меня руками. — Она меня не слишком заботит. Ребенок не мой, но я готов заплатить за аборт, если это сделает тебя счастливей.
Я выскользнула из объятий Гая.
— Это не сделает меня счастливей. Я хочу, чтобы ты присматривал за ней, был с ней мягок. Узнай, что она решила в отношении ребенка. Почему тебе хотя бы раз не быть искренним с собой? Дело ведь не в ребенке. Ты полагаешь, что жизнь — игра, а люди достойны лишь того, чтобы ими манипулировали. Тебя не волнуют их чувства. Тебя не волнует правда.
— Ты, полагаю, имеешь непосредственный доступ к резервуару с добродетелью.
— Думаю, что есть нормы, в соответствии с которым мы обязаны себя вести.
Гай сунул руки в карманы и задумался.
— Ты права, — сказал он наконец. — Совершенно права. Пришло время посмотреть правде в глаза. Я был ленивым и эгоистичным. Если ты мне поможешь, я обещаю исправиться, — Гай уныло взглянул на меня, затем взял за руку и произнес: — Ты нужна мне, Фредди. Ты поможешь мне измениться. Дай мне еще один шанс, — на губах Гая появилась не по-мальчишески игривая улыбка — это была горькая улыбка раскаяния. Он в этот момент был чрезвычайно привлекательным.
— Должно быть, ты полагаешь, что я полная дура?
Гай отпустил мою руку.
— Боже, у Корин мозгов не больше, чем у гусыни, но она не утомляет меня бесконечными разговорами об этике и нормах морали. — Гай откинул голову и громко рассмеялся. — Конечно, она не знает, что обозначает слово «этика». Она всего лишь маленькая шлюшка, очень темпераментная и всегда покорная. Думаю, что не стану рвать с ней.
— Оставь ее в покое! Ты и так много чего натворил!
Гай поднял руку для удара, но увидев, что я даже не шевельнулась, раздумал. Он ушел, громко хлопнув за собой дверью. Большой кусок штукатурки свалился на пол.
Я присела за стол и стала автоматически жевать печенье. Мои мысли были далеко. Я была совершенно спокойна. Ни на минуту я не верила, что Гай сможет ударить меня. Он не был страстным человеком, который в ярости забывает обо всем. Я отвергла его, разорвала наши отношения и ни капли об этом не жалела. Почему же я не ощущаю триумф? Странно, насколько обидным может быть обвинение в ханжестве.
Я вспомнила, как однажды Гай прошелся по моде на либерализм. В шестидесятые, когда европейская молодежь убедилась в том, что старые правила и ограничения — просто блеф, молодые люди с головой погрузились в разного рода экзотические учения. Любой сумасшедший, одетый в рваную робу, мог прослыть великим учителем. Новыми идолами стали анархия, естественность, опыт и толерантность. Слово «этика» навсегда исчезло из нашего лексикона… Громкий стук в дверь прервал бесконечный поток размышлений.
— Надеюсь, что не очень помешал? — Свитен вошел в комнату. Он неловко передвигался в своей особой расхлябанной манере, словно длинноногая птица, которая бредет на тонких ногах через болото. — Ты о чем-то задумалась? Боюсь спугнуть музу.
— Очень рада видеть тебя. Будешь чай? Я размышляла над высказыванием: «Не судите, да не судимы будете».
Глаза Свитена за толстыми линзами очков загорелись в предвкушении теологического спора.
— Очевидно, эта фраза означает: не спеши порицать другого, ведь ты сам можешь оказаться неправ. Никто ведь не знает, что есть правда, а что ложь. Лично я считаю, что мы не должны бояться осуждения, наоборот, приветствовать его. Естественно, человек мечтает о снисхождении, но какой ценный опыт мы можем приобрести, если станем барахтаться в океане нравственного безразличия?
— Молоко? Сахар?
— Молоко и сахар, пожалуйста. О, что я вижу — печенье!
Я протянула тарелку.
— Ты уже выздоровел?
— Да, но стараюсь быть осторожным. Ложусь пораньше в постель и пью на ночь горячий травяной чай. Берил перебралась в смежную спальню. Теперь я могу закрывать на ночь окна. Замечательно просыпаться по утрам и не чувствовать боли в груди. Берил связала мне для сна шерстяную жилетку.
— Правда? — я не могла скрыть изумления. Неужели Берил способна на подобные акты милосердия?
— Берил замечательная женщина, но превыше всего она ставит долг. Комфорт для нее не имеет значения. Когда Берил увидела, насколько лучше я себя чувствую при закрытых окнах, то искренне извинилась. Она полагала, что спать с закрытыми окнами вредно для здоровья. Берил не привыкла отказываться от своих убеждений.
— Насколько мы с ней разные! Я практически не способна верить во что-либо. Всегда ведь существует иной ракурс.
— Посмотри на это с другой стороны. Ты не боишься сомневаться. Думаю, что это неплохое качество. Довольно часто наши суждения служат бастионом, который не пропускает новых идей. Мы не осмеливаемся признать, что наше существование — это лишь хаос.
— Неужели?
— Боюсь, что так, — Свитен задумчиво посмотрел на меня. — Как хорошо, что я наконец могу говорить об этом открыто. Тебе покажется странным, но сомнения лишь укрепляют веру. В моменты, когда убеждения выдерживают испытания сомнением, я чувствую гордость и счастье. Я чувствую себя, словно молодой священник, которому впервые открылось величие слова Божьего. Спасибо за то, что выслушала меня. Я не могу говорить об этом с прихожанами. Они ведь ожидают от меня другого. Им нужен пастырь, нужен поводырь. На епископа подобные темы нагоняют скуку. Он полагает, что я должен бессловесно выполнять свои обязанности и не беспокоить его по пустякам.
— А что думает Берил?
— Ей кажется кощунственным любое сомнение в том, что Господь сидит на небесах и внимательно наблюдает за нами. Берил все еще верит в чудо. — Я предложила Свитену еще одно печенье и стала терпеливо ждать, когда он продолжит. Свитен медленно жевал, о чем-то думая. — Берил всегда хотела иметь ребенка. Это желание стало стимулом ее жизни. Поначалу, когда мы только поженились, нас переполняли радостные ожидания. Я был захвачен врасплох ее… ее энтузиазмом в постели. Ты не возражаешь, если мы поговорим об этом? — Я отрицательно покачала головой. — Не знаю, чего я ожидал. Мы вдвоем были совершенно неопытны. Я напрасно относил порывы Берил к чрезмерной чувственности. Время шло, а ребенок так и не появился. Наши отношения постепенно утратили радость. Мы с каждым днем все больше отдалялись друг от друга. — Свитен прикрыл глаза и вытянул губы, воспоминания овладели им.
Бедный Свитен! В голове пронеслись картины: унылая спальня и лишенный страсти, механический секс.
— Я не предполагала, что Берил настолько разочарована. Мне очень жаль.
— Утраченные надежды лишили ее теплоты и радушия. Ее отчаяние превратилось в своего рода тигель, в котором она плавит простые человеческие эмоции, мир и комфорт, любовь и дружбу до тех пор, пока они не превращаются в суровые обязанности. — Свитен вздохнул. — Но ведь сострадание идет нога в ногу с любовью. Эти два чувства неразделимы. Думаю, что сострадание и участие — это то, что связывает пожилых супругов. Страсть уходит, на ее место приходит теплота и забота. Я видел, как год за годом, месяц за месяцем рушатся надежды Берил, но от этого моя любовь становилась все сильнее.
— Но Берил… Я хочу сказать, что в ее возрасте еще не поздно…
— О, ей уже пятьдесят два. Поэтому ей остается верить только в чудо, — Свитен издал короткий смешок. — Если бы молитвы Берил достигли цели, то она давно родила бы тройню.
— О Свитен, мне так жаль! Бедная Берил.
— Да уж. — Свитен угрюмо уставился в пустую тарелку, на которой уже не было ни одного печенья. Вдруг его лицо прояснилось. — Не верю, не может быть! Неужели это Макавити?
Свитен не отрываясь смотрел на кота. Макавити лениво спустился по лестнице и приблизился к столу. Его шерсть лоснилась, глаза блестели. Кот хорошо выспался и находился в прекрасном расположении духа.
— Представь себе. Я ужасно виновата, Свитен. Мне следовало сообщить тебе, где находится кот. Я так полюбила его, что боялась: а вдруг ты заберешь кота обратно. — Это была только часть правды. Мне не хотелось говорить, что Берил морила его голодом.
— Привет, старичок! — Свитен щелкнул пальцами. Макавити искоса взглянул на него и впился в меня немигающим, гипнотизирующим взглядом.
— Конечно, конечно. Сейчас дам. — Я налила молоко в блюдечко, стоявшее на полу.
Продолжительное мурлыкание вырвалось из широкой груди Макавити. Он прижал уши к голове, блаженно зажмурился и стал жадно лакать.
— Я уже успел позабыть, какое же ты очаровательное существо. — Свитен оценивающе разглядывал кота. — Кажется, дружок, ты прибавил в весе.
