Фред Стюарт - Титан
Ататюрк склонился к руке в длинной перчатке и поцеловал ее.
— О женщины, — сказал он. — Они способны бесконечно восхищать. Но знаешь, я немного ревную к Нику Флемингу. Должно быть, это необыкновенный человек, раз смог однажды внушить к себе такую неистребимую любовь.
— Да, — согласилась она, глядя на луну, освещавшую верхушки лип. — Он необыкновенный. По крайней мере, для меня.
Дикая мысль родилась в ее голове: а вдруг наступит день, когда ей удастся возродить в Нике любовь к себе? Ту жаркую любовь, которой он пылал много лет назад?
ЧАСТЬ ПЯТАЯ
В МИРЕ ВОЙНА
1939–1942
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ
В мае 1939 года самой большой новостью в газетных светских хрониках был предстоящий прием в честь Сильвии Флеминг, которая стала самой шикарной девушкой года точно так же, как Бренда Фрезиер была самой шикарной в прошлом году.
Фотографии с изображением Сильвии печатались практически везде. Эта необыкновенная красавица, обладающая стройной фигурой и каштановыми волосами, была равно хороша в вечернем платье, спортивном костюме и купальнике. Ее фотографировали в клубе «Аист» в окружении поклонников из высшего света, в театре, на бегах, на матчах по водному поло у Лонг-Айленда, на паруснике среди волн пролива, в седле на дорогах Коннектикута. Казалось, измученная депрессией публика никак не может насытиться новостями об этой светской красавице, а подробности ее выхода в свет репортеры описывали с энтузиазмом.
15 мая в разделе светской хроники «Геральд трибюн» писала:
Самым громким светским дебютом года обещает стать дебют Сильвии Флеминг. Он состоится всего через три недели в Сент-Редшис Руф. Первый реверанс американскому обществу правнучки герцога Дорсетского, дочери королевы немого кино Эдвины Флеминг и военного магната Ника Флеминга по приблизительным подсчетам обойдется ее папе в шестьдесят тысяч долларов, не считая шампанского. Сильвия является большой поклонницей Гленна Миллера, но поскольку он со своей группой сейчас на гастролях, взмахивать дирижерской палочкой на торжественном балу будет маэстро Мейер Дэвис. Было разослано двести приглашений «сливкам из сливок» общества, так что тем несчастным, кто не удостоился такой чести, остается только прятаться по кинотеатрам в знаменательный вечер приема. На Сильвию покушаются, по крайней мере, десять известных молодых людей из лучших семей, однако, если верить слухам, сердце юной красавицы отдано энергичному вице-президенту «Рамсчайлд армс компани» Честеру Хиллу.
Ник и Эдвина оказались достаточно мудрыми и проницательными, чтобы понимать неуместность столь шумного и роскошного события в мире, разбитом депрессией и кроме того полном предчувствий новой войны. Они прекрасно помнили подобный торжественный прием, который закатили восемь лет назад в честь Барбары Хаттон. Закончилось все тем, что бедняжка стала у журналистов излюбленной мишенью для нападок. Правда, в конце концов Барбара Хаттон сумела вырвать ядовитое жало у общественного мнения. И потом Сильвия так жаждала этого праздника, что родителям осталось только, плюнув три раза через левое плечо, уступить дочери.
Однако когда в тот торжественный вечер их лимузин притормозил у отеля, Ник понял, что совершил ужасную ошибку. Тротуары были забиты демонстрантами, которые потрясали множеством плакатов: «Долой Флеминга — Титана смерти!», «Америка хочет мира, а Флемингу нужна война!», «Америке нужен мир с нацистской Германией, а не война, к которой зовет Флеминг!»
Все пять лет, которые прошли со времени побега из «Фулсбюттель», Ник активно раздувал шумную антинацистскую кампанию в изданиях Ван Клермонта, равно как и в кабинетах конгресса. Ник делал все, чтобы предупредить население Америки об угрозе нацизма, призывал Америку вооружаться. Он написал о своем заключении, перечислив все пытки, которые ему пришлось претерпеть, Ван напечатал этот рассказ. В результате на Ника обрушилась многоголосая брань, раздавались призывы ужесточить цензуру. Казалось, публику больше всего оскорбило употребление в печати слова «мастурбация», а вовсе не зверства нацистов, которые, по мнению злых языков, были всего лишь выдумками излишне впечатлительного Флеминга.
Что касается его антифашистской кампании, то лишь незначительная часть общества аплодировала его усилиям и соглашалась с ним, основная же масса — от богачей Палм-бич до бедноты Бовери — возмущенно улюлюкала, обзывала Ника паникером, который стремится запугать Америку только для того, чтобы продать побольше своего оружия.
Для Ника, который поклялся объявить личный крестовый поход против нацизма еще в «Фулсбюттель», его неудача в деле антифашистской пропаганды в американском обществе, которое отвечало только ругательствами в его адрес, явилась сильнейшим раздражителем и здорово его взбесила. К 1938 году он пришел к пониманию того, что всеми своими усилиями приносит больше вреда, чем блага, и решил подождать, пока нацистская политика международного бандитизма сама не настроит Америку против себя. Однако ущерб его собственной репутации уже был нанесен, и в глазах толпы он стал титаном промышленного зла, который спекулирует на идее укрепления обороноспособности родины в корыстных целях. Теперь, сидя в своем лимузине перед Сент-Реджис и глядя в окно на пикетчиков, он в ярости сжимал кулаки.
— Глупые ослы! — бормотал он. — У них раскроются глаза, наверное, только после того как Гитлер разбомбит Таймс-сквер!
Эдвина взяла его за руку.
— Не обращай внимания, милый, — сказала она. — Наступит день, когда они признают, что ты был прав.
У Ника на этот счет имелись сомнения, но, выйдя из машины, он приложил максимум усилий к тому, чтобы не слышать улюлюканья, которое поднялось тут же, как только его узнали в лицо.
— Глядите, а вот и сам продавец войн! — выкрикнул какой-то рыжий парень. Рев толпы и свист сразу усилились.
— Когда планируешь начать новую войну? — крикнул старик в фуражке Американского легиона.
— Чем ты расплатился за сегодняшнее шампанское? Патронами? — не унимался рыжий.
Ник уже почти дошел до крыльца, но последнее оскорбление показалось ему нестерпимым. Прежде чем Эдвина успела сообразить, что происходит, ее муж прорвался за полицейский кордон, который сдерживал толпу, и смазал рыжему по роже. Какие-то две женщины завизжали и стали колотить своими плакатами Ника, сцепившегося с рыжим. Потом раздались звуки полицейских свистков, и стражи порядка разняли дравшихся. У Ника был разбит нос, но ему было плевать. Зажимая левую ноздрю носовым платком, он вошел в отель.
Он чувствовал определенное удовлетворение. Толпа была настроена по-прежнему враждебно, но по крайней мере утихла.
— Ты слышала о том, что произошло внизу? — спросил Честер Хилл у виновницы торжества Сильвии во время танца.
— Разумеется, и это меня взбесило! Моего отца чуть не угробили нацисты, а когда он вернулся домой, его встретили пикетами и всякими похабными словами! Эти идиоты, которые беснуются внизу, заслуживают того, чтобы ими занялись нацисты. Так или иначе, они не испортят мне вечер!
— Не лишено смысла. Вечеринка пока что удается. И ты выглядишь чудесно. Но я просто помираю от жары.
— Точно! А мне весело, и на все остальное — плевать.
Музыканты заиграли более медленную и более лиричную «И ангелы поют» — признанный хит года. Честер и Сильвия стали танцевать «щечка к щечке».
В другом конце зала с Кимберли Рэднор, другой дебютанткой сезона, танцевал Чарльз Флеминг.
— Черт, — пробормотал он.
— Что? — спросила Кимберли, блондинка с лошадиным лицом с Северного берега. Ее папаша был владельцем грузосудоходной компании «Рэднор шиппинг лайн».
— Ничего, — соврал Чарльз. Он во все глаза смотрел на Честера и Сильвию, обнявшихся в танце так, как будто они уже занимались любовью. Он заметил блаженное выражение на лице своей сестры.
Чарльз Флеминг ненавидел Честера Хилла.
* * *Когда многочисленные дети Флемингов подросли, Нику пришлось подыскать более вместительные апартаменты. В 1938 году он въехал с семьей в поистине гигантскую трехэтажную квартиру на Парк-авеню, 770. У каждого ребенка отныне были своя спальня и своя ванная комната, кроме самых младших, которые мылись пока что вместе.
На следующее после торжества утро в половине пятого Сильвия, более чем возбужденная от того количества шампанского, которое она себе позволила в течение вечера, без сил упала в одно из красивых, накрытых ситцевыми чехлами кресел в своей спальне. Сняв туфли, она стала массировать натруженные в танцах ноги.
— Тебе понравилось, милая? — ласково спросила ее мать, заглянув в комнату. Эдвина выглядела настолько свежо, что, казалось, она только-только готовится к вечеру, а на самом деле исправно исполняла роль хозяйки в течение всего восьмичасового приема.
