Сьюзен Хилл - Миссис де Уинтер
Мы замедлили движение, подъезжая к дому, нам видно было, как Роджер помогает отцу выйти из машины.
Максим сказал:
- Я не могу этого видеть. Не смогу вынести того, что они станут говорить и как будут на нас смотреть. Там был Джулиан. Ты его видела?
Я не видела.
- С двумя костылями. И еще Трединт и Картрайты.
- Это не страшно, Максим. Я поговорю со всеми сама, тебе только придется обменяться рукопожатиями. Кроме того, им захочется вспомнить о Беатрис. Никто не сможет говорить о другом.
- Им не надо говорить. Все будет написано на их лицах, и мне этого достаточно. Я буду знать, о чем они думают.
В этот момент дверца открылась, и в ту долю секунды, когда я стала выбираться из машины, я услышала то, что впоследствии многократно звучало и повторялось в моем мозгу, и от этого доля секунды могла показаться вечностью. Я услышала его слова: "Все будет написано на их лицах. Я буду знать, о чем они думают". И ядовитый, звучащий во мне тайный голос подсказал, о чем они могут думать: "Он убийца. Он застрелил Ребекку. Это Максим де Уинтер, который убил свою жену".
- Ну вот, теперь Фрэнк. Проклятие!
- Максим, Фрэнк - это как раз тот человек, который ничего не скажет. Фрэнк только поможет нам, ты ведь сам это знаешь. Фрэнк поймет.
- Понимание - это как раз то, с чем мне трудно справиться.
И он вышел из машины и отвернулся, я увидела, как он пересек дорожку, увидела, как навстречу ему шагнул Фрэнк Кроли и протянул руку, увидела, как Фрэнк на мгновение дотронулся до руки Максима, привлек к себе. И сделал это сочувственно, понимающе.
Октябрьское солнце бросало лучи на всех нас и на черных ворон, собравшихся на пир.
Люди были добры и дружелюбны с нами. Я чувствовала, что доброта окутывает нас, словно одеяло, от нее становится тепло, трудно дышать, я видела, насколько они тактичны и как стараются на нас не смотреть. Я понимала, как они стараются. Жены, должно быть, говорили своим мужьям, прежде чем прийти сюда: "Помни, если де Уинтеры окажутся здесь, а, по слухам, они могут приехать, не спрашивай... не упоминай... не пяль глаза..." И поэтому они не спрашивали и не пялили глаза, они избегали нас, уходили в другой конец комнаты или же, наоборот, подходили, с жаром жали нам руки и тут же поворачивались к столу и переключались на херес, виски, сандвичи и холодный пирог, набивая рот до такой степени, чтобы их можно было извинить за молчание.
Впрочем, это не имело значения, мне было безразлично, я чувствовала себя защищенной от них, словно меня окутывал какой-то кокон. Я ходила по комнате с блюдами, предлагала закуски и все время говорила о Беатрис, вспоминала ее, соглашаясь с тем, что ее болезнь и смерть - это так тяжело и несправедливо, говорила, как мне будет недоставать ее, как мне хотелось бы услышать какую-нибудь ее остроумную реплику, которая всех бы рассмешила. Я не могу поверить, что она больше не откроет дверь и не войдет сюда.
Все были так добры. И только когда я поворачивалась к кому-нибудь спиной, я чувствовала, как начинало полыхать мое лицо от невысказанных вслух мыслей, которые витали в воздухе. Я встречалась с глазами людей и читала в них вопросы, вопросы, вопросы. Я старалась как можно чаще подходить к Максиму, порой стояла рядом, дотрагивалась до него рукой, чтобы подбодрить его, пока он вынужден был выслушивать чьи-то воспоминания о своей сестре или сетования на то, как здесь было тяжело во время войны. Сам он говорил весьма Редко, лишь еле заметно улыбался и время от времени перемещался с места на место, боясь остаться слишком долго с кем-то одним, чтобы разговор не коснулся... не коснулся того... Однажды я услышала, как прозвучало слово "Мэндерли", это было как удар колокола в наступившей тишине, и резко в панике повернулась, едва не уронив блюдо, понимая, что должна подойти к Максиму, поддержать его, что это слово не должно более здесь повторяться. Но тут снова загудели голоса, и это слово как бы потонуло в их гуле, а когда я снова посмотрела на Максима, он вновь переместился, я увидела его прямую спину в дальнем конце комнаты.
Вскоре после этого я поймала себя на том, что стою перед балконной дверью и смотрю в сад, наблюдая за тем, что происходит за окном, как бы отключившись от находящихся в комнате людей, словно их нет вообще, гляжу на зеленые, желтые и багряные деревья, на усыпанный ягодами остролист.
- Я думаю, вам неплохо бы выйти на воздух. Вам нужно сделать небольшой перерыв.
Это был Кроли, славный, надежный, предсказуемый, внимательный Фрэнк, тот самый Фрэнк, заботливый и чуткий, каким был всегда. Я быстро оглянулась через плечо, окинула взглядом комнату. Фрэнк пояснил:
- С Максимом все в порядке. Я только что был с ним. Леди Трединт изводит его рассказом об эвакуированных. Война закончилась почти четыре года назад, но здесь это до сих пор главная тема разговоров.
Мы медленно пошли садом, удаляясь от дома, и постепенно я почувствовала, что напряжение и тревога меня покидают и я могу поднять лицо к солнцу.
Я сказала:
- Боюсь, мы так мало знаем о том, что здесь происходило. Письма приходили нерегулярно, иногда пропадали. До нас доходили лишь весьма печальные новости о бомбежках, о том, что происходит в других странах. - Я сделала паузу. - Вероятно, мы и от этих вещей убежали. Должно быть, люди именно так и считают?
- Я думаю, - осторожно проговорил Фрэнк, - люди стали более самоуглубленными и все заняты своими собственными делами.
- Ах, Фрэнк, спасибо вам. Вы очень деликатно поставили меня на место. Вы хотите сказать: с глаз долой - из сердца вон. Мы слишком мало значим, чтобы о нас думать или судачить. Люди просто-напросто забыли нас.
Фрэнк вежливо пожал плечами.
- Понимаете, мы утратили чувство перспективы - Максим и я... В прежние времена мы были... точнее, Мэндерли был в центре внимания в этих краях, вы знаете... Все интересовались, все об этом говорили... но мир изменился. Появились более важные заботы. О нас забыли.
- Отчего же, о вас помнят, это несомненно, только...
- Фрэнк, не надо сожалений... Видит Бог, это то, чего я хотела для нас обоих, - быть маленькими и незначительными, частью прошлого и забытого. Вы должны это понимать.
- Да, я понимаю.
Мы достигли старой части сада, откуда можно было бросить взгляд на крепкий белый дом, а также на лошадей, пасущихся на лугу.
- Бедняжки, - сказала я, видя, что лошади заметили нас и двинулись в нашу сторону. - Не набрать ли нам яблок?
Мы принялись поднимать с травы паданцы, а затем не спеша направились к забору; видя это, лошади зарысили к нам - блестящие и красивые, каштановые и серые.
- Кто на них ездит теперь? Джайлс еще ездит? Или, может, Роджер? Я не знаю, что происходит сейчас и что будет потом.
- Боюсь, я знаю не больше. В течение последних нескольких лет я редко виделся с ними.
Я знала, что Фрэнк уехал жить в Шотландию, где управлял огромным поместьем, вскоре после войны женился и у него очень скоро родились два сына, и, глядя сейчас на него, я видела, что он счастлив, устроен в жизни и почти полностью отрешился от прошлого. Я вдруг ощутила какой-то странный прилив, не знаю чего именно - горечи? боли от потери? Он был единственным человеком, который любил Мэндерли почти так же, как Максим, был нашим последним связующим звеном с той жизнью. Сейчас он, как и Беатрис, хотя и по-другому, ушел от нас, и я чувствовала, что Максим это понимает.
Мы стояли возле забора, лошади хрустели яблоками, аккуратно беря их с наших ладоней. Я погладила мягкую пушистую морду серой и сказала:
- Фрэнк, мне так хочется остаться в Англии, вы бы знали, как я тосковала по дому. Как мечтала о возвращении! Я никогда не говорила обитом Максиму - как можно? Я не знала, как он воспримет. Мне все равно, как отнесутся люди, что они подумают... Дело не в людях.
- Я понимаю.
- Эти места - вот они, эти поля... небо... деревенский пейзаж. Я знаю, что Максим испытывает те же самые чувства, я абсолютно уверена в этом, только он не осмеливается признаться... Он так же тоскует по дому, как и я, но у него... - Я замолчала. Слышно было лишь, как тихонько хрустят яблоками лошади да еще где-то поет жаворонок, взвившийся в ясное небо. Слово "Мэндерли" стояло между нами, пусть непроизнесенное, но мы чувствовали это, и оно, казалось, заряжало атмосферу электричеством. Наконец я проговорила: Я чувствую себя предательницей. Я не должна была этого говорить.
- Я так не думаю, - осторожно сказал Фрэнк. Он вынул из кармана трубку и стал набивать ее табаком из потрепанного кожаного кисета - того самого, которым Он всегда пользовался, и это тут же напомнило мне сцену, похожую на нынешнюю, когда я очень давно выплеснула ему все свои тревоги и получила от него основательную поддержку. - Это все совершенно естественно. Вы англичанка. Англичанка до мозга костей! Это ваш дом, хотя вы все эти годы жили за границей. Вы и сами говорите, что те же чувства испытывает Максим, и я уверен, что он все понимает.
