Тереза Ревэй - Лейла. По ту сторону Босфора
Автомобиль набрал скорость, натужно взбираясь на холм. В надежде глотнуть свежего воздуха Луи опустил стекло. Удушливый запах пыли и лошадиного навоза ударил в нос. Они ехали по тихой площади: небольшая мечеть, фонтан, платан, повсюду решетчатые окна. Мелькали женщины с закрытыми лицами. Высокие заборы скрывали тенистые сады. Все это выглядело странно и экзотично и сопровождалось певучим французским переводчика, который комментировал проплывающие за окном виды. У грека был забавный акцент.
Приехав в Стамбул, Луи был поражен мелодичностью языков и диалектов, симфонией города: турецкий, греческий, армянский, итальянский… В этом многоголосье заключался шарм многонациональных городов Ближнего и Среднего Востока.
Вдруг машина резко остановилась. Луи отбросило вперед. Поднялся крик, их обступила толпа.
— Мелкий кретин! — воскликнул шофер, выскакивая из машины.
— Этот недоумок бросился нам под колеса! — раздраженно выпалил переводчик.
Луи поспешил выйти из машины. Перед бампером лежал мальчишка. Шофер бушевал от злости и повторял, что он едва его задел и что при такой скорости никого нельзя поранить.
— Это ребенок, — выругал мужчину Луи, опускаясь на колени. Офицер испугался за жизнь малыша. — Спросите, болит ли у него что-нибудь, — приказал он переводчику, который явно не собирался покидать машину.
— У меня ничего не болит, месье, — ответил мальчик по-французски. Лицо его было очень бледным.
Темные волосы ребенка спадали на лоб. Светлые глаза были полны слез, и он кусал губу, чтобы не расплакаться. Рукав пиджака был разорван, брюки испачканы. Мальчик выглядел таким беззащитным, что у Луи сжалось сердце. «Милое начало!» — подумал он, увидев сердитые лица, склонившиеся над ними.
— У тебя не кружится голова? — спросил офицер, проверяя, не ранен ли малыш.
— Все хорошо. Оставьте меня…
Ребенок знал французский, а значит, был из знатной османской семьи.
— Где ты живешь? Я хочу отвести тебя к родителям и объяснить, что произошло.
— Я сам могу, я живу вот здесь, — настаивал мальчик, указывая на крышу огромного здания за высоким каменным забором.
Из открытых ворот вынырнул долговязый негр в сюртуке и феске. Узнав ребенка, он громко вскрикнул, без стеснения растолкал прохожих и кинулся к малышу. Мальчик, казалось, смутился, пытаясь успокоить мужчину, который крутился вокруг него. Луи подхватил мальчика на руки.
— Я отнесу тебя домой, — заявил он.
Негр и переводчик последовали за ним. Небольшая процессия пробилась сквозь толпу к дому. Луи прошел через сад по гравийной дорожке. На крыльцо вышел элегантный мужчина, который почему-то побледнел при их приближении. Луи догадался, что это отец мальчика. Офицер поспешил успокоить его, сообщив, что, несмотря на то что шофер сбил его сына, тот, кажется, не ранен.
Мужчина растерянно отступил, пропуская их в дом. Следуя за негром, Луи поднялся по лестнице, вошел в светлую гостиную и осторожно положил мальчика на диван. Отец обменялся с сыном парой слов на турецком, ощупал ребенка, затем поднялся и произнес:
— Я благодарю вас. Ахмет больше испугался, чем поранился.
— Мне очень жаль, месье. Это досадное происшествие. Прошу вас простить меня.
— Пожалуйста. Мой сын тоже виноват, не так ли, Ахмет? — сказал он, нахмурив брови. — Могу я предложить вам прохладный напиток, чтобы отблагодарить за внимание?
— Не знаю, — нерешительно сказал Луи. — Я не хотел бы вас беспокоить…
— Я настаиваю, — безапелляционно заявил мужчина и сделал знак прислуге.
Жесты турка отличались необыкновенной грацией. Туго затянутый в стамбулин[16] хозяин дома источал мужественную красоту. Это были воплощенные гордость и самоконтроль.
Поток света вливался в окна. Вдали, среди военных кораблей, заполнивших Босфор, находилось и судно Луи. Офицер предпочел отвернуться. Он принялся разглядывать помещение. Хрустальные люстры с наполовину сгоревшими свечами, пол устлан великолепными коврами, восхитительное большое голубое панно на стене с вышитой золотом надписью. Вероятно, цитата из Корана. Перед нишей в стене, отделанной плиткой, — стулья с плетеной спинкой. Обстановку завершали два низких столика, инкрустированных перламутром, и медная жаровня. Утонченность без излишеств. Все это навевало покой.
Офицер повернулся к хозяину, который наблюдал за гостем с доброжелательной улыбкой.
— Ахмет! — внезапно послышался крик.
К ребенку подбежала женщина, очевидно мать, и сжала его в объятиях. Луи заметил присутствие других людей, которые застыли в стороне, не осмеливаясь нарушить приличия и подойти. Луи впервые оказался лицом к лицу с запретным миром турецкого дома, с которым мечтали познакомиться его товарищи.
Мать поднялась, не выпуская руку сына. Прозрачная газовая ткань едва скрывала ее красивые гармоничные черты, подчеркивая подведенные глаза. Хозяйка устремила на гостя пристальный гневный взгляд. У Луи перехватило дыхание. О турчанках он знал лишь по описаниям романистов, таких как Пьер Лоти, и портретам модных художников-ориенталистов. Болтали о привлекательности женщин Высокой Порты, наряду с этим ходили басни о гаремах, о том, что их обитательницы обладают исключительной чувственностью и чарами, о которых западные дамы даже и не ведают. Ходили сплетни, что дочери этой земли пахнут мускусом и амброй и отличаются непристойным сладострастием. И вот горделивая незнакомка возникла перед ним, ее изящная фигура, закутанная в ткань поверх желтой шелковой туники… Луи понял, что хозяйка оделась наспех, торопясь увидеть своего ребенка, несмотря на присутствие иностранца, презренного чужака, который едва не убил ее сына.
Женщина грациозно поправила вуаль, прикрывающую волосы. Пальцы были унизаны кольцами с драгоценными камнями, ногти выкрашены хной. Офицер немного неуклюже поклонился, выказывая почтение, но она прошла мимо, не промолвив и слова, оставив его в шлейфе своих духов, растерянного загадочным видением и жарким взглядом темных глаз.
Хлопнула дверь. Наступила тишина, едва нарушаемая слабыми звуками города.
— Моя супруга, — сказал турок, которого очевидно позабавила эта сцена.
— Мне действительно очень жаль… Я расстроил ее… Я понимаю, что…
Луи оторопел. Считалось, что мужчина мусульманин никогда не говорит с иноверцами о женщинах из своей семьи. И как теперь быть?
— Моя жена с раннего утра была обеспокоена исчезновением сына, — объяснил хозяин. — Я же был уверен, что он вернется к обеду. Голод. Вы же понимаете? Но, признаюсь, я не ожидал такого происшествия.
— Я понимаю. У меня самого дочь. Иногда дети заставляют нас переживать страхи, не так ли? Я уже два года не видел Марию. Теперь ей четырнадцать, и, думаю, повод для моих переживаний будет немного другой, чем прежде.
«Как Мария адаптируется в Константинополе?» — спросил он себя. Судя по последнему письму, дочь, казалось, была в восторге от их скорой встречи. Но с женой дело обстояло иначе. Оставить Тулон и переехать в османскую столицу Розе казалось рискованным делом. И она вовсе не была очарована экзотикой. Луи пришлось быть настойчивым. Война наконец завершилась, он рассчитывал возобновить нормальную семейную жизнь — в полном смысле этого слова. В конце концов она согласилась приехать через несколько месяцев, как только он устроится и сможет их достойно принять. Однако, столкнувшись с реальностью новой жизни, Луи начал сомневаться.
У него не было никаких зацепок. Он отвык от обычной мирной жизни, которая не совпадала с ритмом, задаваемым войной. Но нужно было как-то привыкать. Соблюдать приличия, о которых на фронте подзабыли. Сумеет ли он поддерживать разговор, шутить, строить планы на будущее? Заточение на корабле во время войны было иногда похоже на жизнь в монастыре, но только без духовного развития. Луи знал, что командование будет отправлять его к анатолийским берегам и в черноморские воды. Удастся ли Розе справиться в одиночку? Как она будет жить в этой стране, с которой все европейское скатывается как с гуся вода, не оставляя и следа, как не оставляет следа осевшая пена волны? Он не мог себе представить, как жена впишется в быт турецкого дома, такого, как, например, этот. Вдруг все показалось ему непреодолимым.
С важным видом в гостиную вошел негр и что-то прошептал хозяину на ухо. Турок напрягся, перевел на Луи пристальный взгляд.
— Я вспомнил, что не представился, — сказал француз. — Капитан второго ранга, Луи Гардель. Меня поселили в вашем квартале. Я немного опасаюсь того, как меня примут, — признался он с натянутой улыбкой. — Быть выброшенным из дома, чтобы разместить у себя иностранца, должно быть очень неприятно, но свободных квартир так мало, что руководство не смогло поступить иначе. Мы все должны приспособиться к этому, не правда ли? И если обе стороны приложат хоть малое усилие…
