Франсуаза Саган - В ловушке любви
— Моя мать играет на бирже или в бридж, — сказал он. — И что я скажу ей, когда вернусь один?
Я подалась вперед и положила руку ему на рукав.
— Скажешь ей, что у нас не сложилось. Потом ты вовсе не обязан тут же сообщать ей о разводе.
— А должен ли я так же сообщить ей, — голос Алана перестал быть сонным, теперь он уже стал свистящим и резким, — сообщить ей, что отвратительный и богатенький старикашка увел у меня жену? Один бог знает, Жозе, каких любовников ты себе выбирала, но по крайней мере, насколько я знаю, они были молоды и красивы. Я еще никогда не видел ничего более отвратительного, чем твое бегство с этим невероятным стариком и его гориллой-шофером. И давно ты стала его любовницей?
Так, все начиналось заново. Но я должна была быть готова к этому, ведь это повторялось каждый раз.
— Но это же не так, — сказала я. — И ты прекрасно знаешь, что это не так.
— Тогда с помощью какого чуда ты нашла себе работу, ты, которая не умеет ничего делать? И квартиру? Ведь ты никогда в жизни не могла решить ни одной проблемы! Ты убегаешь без единого франка в кармане и через пару дней возникаешь в моей жизни этакой победительницей. У тебя уже есть квартира и работа. И ты еще хочешь, чтобы я тебе поверил? Ты что, издеваешься надо мной?
В самом начале встречи, рядом, у стойки, какой-то человек спокойно пил пиво. Теперь он отшатнулся и поторопился отойти подальше от нашего столика. Он удрал к дальнему концу стойки и во все глаза смотрел оттуда на нас. Официант тоже повернулся к нашему столику. И тогда я поняла, что Алан говорит слишком громко. Я уже настолько привыкла к взрывам его голоса, впрочем, как и к его прерывистому шепоту, что уже не замечала, когда он переходил грань. Он бросил на меня злобный взгляд. Ненависть переполняла его. Ну вот мы и приехали. И тут же все планы, которые я лелеяла, новая жизнь, показались мне смехотворными и абсолютно фальшивыми. Словно все мне досталось даром. А истинным было лишь лицо сидящего передо мной человека: униженное, полное отчаяния и страдания лицо, которое долгое время было для меня воплощением самой любви.
— Я найду тебя, — сказал Алан. — Я никогда не оставлю тебя, и ты никогда не освободишься от меня. Ты не будешь знать, ни где я, ни что я делаю, но я все равно ворвусь в твою жизнь, когда ты уже решишь, что я позабыл о тебе. Я ворвусь и все сломаю.
У меня было такое впечатление, что он произносит заклятие. Я испугалась, а потом что-то во мне проснулось. Я снова увидела стены кафе, головы клиентов, холодный блеск голубого неба. Я схватила пальто и побежала. В первый момент я никак не могла вспомнить, где живу. И вообще, кто я такая и что должна делать. У меня было лишь одно желание: бежать как можно быстрее и дальше от этого страшного кафе. Я поймала такси и попросила отвезти меня на площадь Этуаль. Когда мы переехали Сену, я пришла в себя, и, сделав круг, мы прибыли на улицу Бургонь.
Полчаса я лежала на кровати, прислушиваясь к ударам своего сердца и бездумно разглядывая цветы на обоях. Затем я сняла трубку и позвонила Юлиусу. Он заехал за мной, и мы отправились завтракать в тихий ресторанчик, где за столом он поведал мне о своих делах. Они совсем не интересовали меня, но мне стало намного лучше. Впервые я обратилась к Юлиусу и сделала это совершенно машинально.
7
Два месяца спустя я ужинала в фойе Оперы. Мы смотрели выступление русской балетной труппы. Я сидела, удобно устроившись между Юлиусом и Дидье Дале, слушая вокруг себя веселый щебет парижских балетоманов. Мы уже принялись за десерт. За время ужина к позорному столбу были прикованы один писатель, два художника и четыре или пять частных лиц.
Дидье Дале, который сидел рядом со мной, слушал и молчал. Он терпеть не мог эти экзекуции, за что я его и любила. Это был высокий и уже немолодой мальчик, очаровательный, но уже очень давно пристрастившийся к слишком молодым, слишком крутым и слишком красивым мужчинам. Никто никогда их не видел, и вовсе не потому, что он их прятал, а потому что в силу своих увлечений его влекло к самой настоящей шпане, разгильдяям, которые, конечно, скучали бы на светских обедах. Но среда обитания и профессия обязывали его самого присутствовать на них. Однако если не брать в расчет эти неистовые и печальные приключения, то его настоящий дом был здесь, среди этих черствых людей, которые слегка презирали его, но не за мораль, а за те страдания, которые приносила ему эта мораль. Если удача не покидает тебя, то в Париже можно стать кем угодно. Бальзак не раз говорил это, размышляла я, разглядывая покорный профиль Дидье. Он стал моим другом случайно. Первое время эти люди не знали, куда определить меня, а покровительство Юлиуса и мадам Дебу выглядело в их глазах столь неопределенным, что они сажали меня в конец стола, то есть рядом с Дидье. И мы довольно быстро обнаружили, что восхищаемся одними и теми же книгами, а позднее поняли, что оба больше всего любим смех и веселье. Поначалу это сделало нас сообщниками, а затем и друзьями.
Моя новая жизнь нравилась мне все больше и больше. Газета, несмотря на маленький тираж, весело процветала. Главный редактор проявил интерес к моим статьям, и теперь я летала с одного вернисажа на другой, от одного художника к другому. Я то нервничала, то была полна энтузиазма. Я купалась в этом потоке параноической, мазохистской, часто страстной болтовни тех, кого принято называть фанатиками живописи. А вообще-то для человека, совершенно не привыкшего считать, я выкручивалась очень даже неплохо. Удивляла меня и хозяйка, мадам Дюпэн. Несмотря на алчное выражение лица, она вела себя словно ангел. Ее горничная относила в стирку мои простыни, сдавала вещи в химчистку и даже делала для меня кое-какие покупки. И все за ту жалкую сумму, что я платила за квартиру. Эта квартира стоила в три раза дороже того, что я платила. Это обстоятельство особенно удивляло меня, когда я смотрела на ее руки и рот хищницы. А вот проблема нарядов была решена или почти решена с помощью мадам Дебу. Она близко знала директора магазина, где выдавали вещи на прокат. Я могла заявиться в этот магазин в любое время и выбрать себе на вечер подходящее платье. Это было выгодно, потому что не сказывалось на моем кошельке. Директор уверял меня, что прокат служит ему прекрасной рекламой, но честно говоря, я не очень понимала, каким образом. Я не могла приписать столь волшебные действия тому, что постоянно сопровождала Юлиуса А. Крама. Ведь ни одна газета ни разу не сообщила ни о нем, ни о его состоянии.
Каждый второй день, то есть вечер, я проводила с Юлиусом А. Крамом и его веселой компанией. В остальные вечера я навещала своих старых друзей или сидела дома, погрузившись в изучение искусствоведческой литературы. Мысль о том, что однажды я смогу помочь какому-нибудь художнику или открыть новый талант, уже не казалась мне такой смешной и невероятной. А пока я писала ничего не значащие статейки, скорее хвалебного характера, не столько о хороших художниках, сколько о симпатичных людях. Иногда случалось, что кто-нибудь говорил мне, что читал эти статьи, и тогда я испытывала что-то вроде гордости. Хотя нет, это была не гордость, а легкая радость. Она охватывала меня каждый раз, когда я думала о том, что такое бесполезное существо, как я, может быть кому-нибудь полезно. Нет, я вовсе не собиралась оправдываться перед собой. Те беспечные годы, что я провела на пляжах в компании Алана вовсе не вызывали у меня угрызений совести — ведь я любила его. И нужно было, чтобы я перестала любить его, чтобы он почувствовал это. Тогда-то моя жизнь и превратилась в ту нескончаемую драму, которой я так стыдилась. Но в любом случае конец нашей истории был слишком жестоким и грубым. Теперь я даже представить себе не могла, что снова смогу обрести счастье с другим мужчиной. А моя новая неопределенная работа придала жизни иную окраску. Обо всем этом, в порыве откровенности, я говорила Юлиусу. Он одобрял меня. Он ничего не понимал в современном искусстве, не интересовался им и признавался в этом без гордости, но и без стыда. После целого дня, проведенного в беготне и словесных баталиях, разговаривая с ним, я отдыхала. За последние два месяца Юлиус вел себя так, что больше и больше завоевывал мое доверие. Он всегда оказывался рядом, когда мне нужно было поговорить с кем-нибудь. Вечерами он сопровождал меня, но ни разу не дал повода заподозрить между нами близость. Я по-прежнему не понимала его, но это обстоятельство не помешало мне считать его исключительно порядочным человеком. Правда, время от времени я ловила на себе его вопрошающий, настойчивый взгляд, но предпочитала не анализировать его и отворачивалась. Я жила одна. Алан был где-то рядом, совсем близко, хотя и уехал в Америку. И если три ночи подряд я и приводила к себе одного молодого критика, то это действительно было случайностью. Просто в эти ночи мне было страшно оставаться одной. Когда столько лет живешь с человеком, спишь рядом с ним, то нет ничего удивительного в том, что расставшись, просыпаешься по ночам в ужасе от того, что не слышишь мужского дыхания.
