Роксана Гедеон - Сюзанна и Александр
— Садитесь, наконец, куда-нибудь, — бросил он раздраженно.
Раздался скрипучий старческий голос:
— Постойте.
Я замерла. Потом, обернувшись, посмотрела на Анну Элоизу. Нервный тик заставлял дергаться ее левое веко, и вообще она выглядела как перед обмороком. Похоже, впервые хладнокровие изменяло ей.
— Александр, я требую, чтобы эта недостойная особа была немедленно удалена из-за стола.
Наступило молчание. Александр, казалось, обдумывал ее слова и продолжал резать мясо. Потом, подняв голову, произнес:
— Мадам, моя жена вернулась в мой дом с моего ведома. Как бы мне ни было жаль, но ей нельзя отказать в праве есть вместе с нами.
— Вы сошли с ума!
Анна Элоиза изо всех сил грохнула клюкой о паркет.
— Александр, значу ли я что-то в этом доме — я, которая столько лет посвятила и вам, и Белым Липам?
— Мадам, — мрачно сказал Александр. — Вы значите очень много. Но есть причины, от меня не зависящие, которые сделали необходимым пребывание этой женщины в моем доме.
То, как он меня назвал — «эта женщина», — задело меня до глубины души. Ярость всколыхнулась во мне. Я сквозь зубы произнесла:
— Я нужна ему, чтобы быть с детьми, вот что, мадам! Что же делать, если ни он, ни даже вы, столь великая блюстительница порядка, не смогли с ними справиться!
Анна Элоиза, не глядя на меня, возвысила голос:
— Александр, я, старая, достойная женщина, ваша бабушка, требую, чтобы эта особа удалилась, иначе вы заставите уйти меня.
— Мадам, я не желал бы допустить ни того, ни другого.
Лицо Александра сделалось каменным. Было ясно, что он считает спор законченным и что от него по этому поводу не добьешься больше ни слова. Но вот что касается меня, то я не могла успокоиться. Слишком возмутительным мне все это казалось. Почему она так ненавидит меня? Почему ее презрение даже больше, чем презрение Александра? Разве я причинила ей какое-нибудь личное зло? Что за странные мотивы руководят поведением этой старухи?
Не выдержав, потеряв всякое самообладание, я с отвращением воскликнула:
— Что касается меня, то я была бы весьма удовлетворена, если бы вы ушли, потому как вид злой брюзжащей старухи никому радости доставить не может, а единственное, что может, — так это испортить аппетит!
Хриплый возглас вырвался из груди старой герцогини. Она на миг отшатнулась, и глаза ее сверкнули поистине молодым гневом. Я опомниться не успела, как взлетела вверх ее толстая трость, и старуха просто-таки рванулась вперед, чтобы разбить мне голову.
Мужчины вскочили с мест. Только каким-то чудом мне удалось отпрянуть, уйти в сторону, спасая таким образом малыша от сокрушительного удара по голове. Трость задела меня по плечу, и хотя удар был скользящий, кожа у меня на плече была оцарапана до крови. Не удержавшись на ногах, я упала на колени, спрятав голову, прижимая к себе Филиппа и, чтобы удержаться от дальнейшего падения, уцепившись за отодвинутый стул.
— Довольно! Довольно, говорю вам, мадам!
Прикрываясь локтем, я решилась посмотреть. Александр удерживал Анну Элоизу за плечи. Старуха тяжело дышала и, глядя на меня, явно сожалела о том, что не имеет возможности ударить еще раз. Филипп разразился слезами у меня на руках. Я вспомнила о малыше, вспомнила, какой опасности он подвергся, и лихорадочно ощупала сынишку. К счастью, он был цел, только очень испуган. Я вскочила на ноги, дыхание у меня перехватило от гнева.
— Вы старая ведьма! Вы отвратительны! Вы могли убить ребенка, разбить ему голову!
Филипп сквозь слезы яростно прокричал вслед за мной:
— Ста-ла-я ведь-ма! Ведь-ма! Отвлатительная!
— Ох уж эти мне женские скандалы, — с сопением отозвался отец Ансельм. — И все-таки, мадам, вам не следовало бить невестку. Вы стары, вам надлежит быть более мудрой.
Сдерживая дыхание, Анна Элоиза поднесла руку к груди.
— Мне дурно, — отрывисто сказала она, обращаясь к служанке. — Я поднимусь к себе.
— Да, и постарайтесь успокоиться, — холодно произнес Александр.
Я затопала ногами, вне себя от негодования:
— Какая трогательная забота! Ей — успокоиться? Для чего? Вы еще посоветуйте ей выбрать трость побольше!
Не слушая меня, Александр забрал у меня из рук Филиппа.
— С ним все хорошо? — спросил он кратко.
— Да, — бросила я раздраженно, потирая ушибленное плечо.
— Какого дьявола вы привели его сюда? Зачем?
— Кто же знал, что здесь нас встретят такие монстры!
Сурово глядя на меня, Александр громко, так, что услышали все, даже отец Ансельм, произнес:
— По правде говоря, вы тысячу раз заслужили хорошей трепки.
Закусив губу, я молчала, пытаясь справиться с бешенством, охватившим меня.
— Не вам решать, — сказала я наконец. — Отдайте Филиппа! И будь я проклята, если когда-нибудь сяду за стол с фурией, которая едва не убила моего ребенка!
Я почти вырвала сына из рук герцога и вышла даже быстрее, чем Анна Элоиза. Что и говорить, ужин в этот раз закончился просто плачевно.
6
Изабелла визжала благим матом и отбивалась ногами от няньки, которая пыталась ее одеть.
— Не хочу больше черное! Не хочу! Сама носи его, если тебе хочется!
Привлеченная этими криками, я ворвалась в комнату, где был учинен настоящий разгром. Изабелла лежала на животе на кровати и изо всех сил колотила ногами по одеялу.
— Видите, мадам! — в отчаянии воскликнула нянька. — Как приходит утро, я просто умираю от страха, потому что приходится одевать мадемуазель!
— Изабелла, марш в чулан! — вскричала я громко и рассерженно.
Визг прервался. Изабелла села на постели, взглянула на меня из-под лукаво опущенных ресниц.
— Ну, пожалуйста, мамочка, мне просто не хочется надевать эти черные платья!
— А сидеть запертой в чулане тебе хочется? А быть отшлепанной?
Первую угрозу в отношении Изабеллы я уже дважды приводила в исполнение — иными способами было просто невозможно справиться с этой своевольной девчонкой, которая с возрастом становилась все невыносимее: тиранила няньку, царапала сестру, хитрила, обманывала, притворялась. Чулана Изабелла боялась. Услышав, что я не шучу, она расплакалась уже вполне искренне.
— Мама, но я же еще маленькая! Я хочу что-нибудь светленькое… и ленточку в волосы!
Я сказала уже спокойнее:
— Ты прекрасно знаешь, что сейчас в доме траур. Все, кто любил старого герцога, должны из уважения к его памяти носить черное до самого сентября. Я уже объясняла тебе это.
— До сентября?
— Да, до конца сентября. Тебе может это не нравиться, но ты должна подчиняться правилам, которым и я подчиняюсь. Ну-ка, поднимайся и, если не хочешь быть наказанной, слушайся.
— И мне снова придется это надеть? — с гримаской отвращения спросила Изабелла, пиная ногой черное платье.
— Придется. И, пожалуйста, без разговоров.
Пока Изабелла одевалась, я сама причесала Веронику: завила пышную массу рыже-золотых волос и стянула их сзади лентой, оставив свободным каскад локонов. Так и меня причесывали когда-то.
— Ты у меня просто очаровательная девчушка, — сказала я, целуя Веронику. Она смутилась, обняла меня за шею и вернула мне поцелуй в щеку.
Перед Вероникой я чувствовала себя немного виноватой. Я лишь недавно разгадала все хитрости Изабеллы: поссорившись или даже подравшись с сестрой, она не тратила время на слезы, а сразу бежала ко мне и жаловалась на Веронику. Считая, таким образом, именно Веронику зачинщицей, я становилась на защиту Изабеллы — делала то, чего она не заслуживала. Мне только в последнее время удалось все это выяснить.
— Почему же ты не сказала мне, что обижена, детка? — спросила я.
— Я уже все забыла, мамочка!
Изабелла, уже одетая, топнула ногой:
— А меня? А меня причесать?
— Честно говоря, — сказала я задумчиво, — не знаю, заслуживаешь ли ты…
Она сегодня провинилась и была достойна заботы только няньки — это тоже было своеобразное наказание. Я, правда, еще не приняла окончательного решения.
— Пожалуйста! — взмолилась Изабелла. — А то я целый день буду грустная!
Опасаясь, как бы она не стала завидовать Веронике, и поддавшись лукавому обаянию Изабеллы, я сдалась.
— Ну, так и быть. Не так уж ты и провинилась, правда?
— Правда! — ответила Бель, всегда готовая к таким заключениям. И тут же спросила: — Мама, а почему Жан такой противный?
— Противный? — переспросила я ошеломленно.
— Да, он не хочет взять нас кататься на пони, называет малышками и вообще пле… плезирает!
— Он не презирает вас. Он просто занят. Ведь он так долго не был дома, ему самому многое надо посмотреть.
Тут вмешалась Вероника, важно сказав:
— Но он же старший и должен любить нас, своих сестер! Ты сама говорила!
