Мэри Брэддон - Аврора Флойд
Ради племянницы своей моряк боялся, чтобы его не узнали, ради нее решился он соблюдать чрезвычайную осторожность, к какой только способна была его простодушная натура.
«Я не сделаю ни одного вопроса, — думал он, — здесь наверно много пребывает посетителей и я послушаю не проговорятся ли они об этом деле».
Капитан заснул с час и проснулся от звука голосов в комнате и от табачного дыма. Газ горел в низкой комнате, когда он раскрыл глаза, и сначала он едва мог рассмотреть, кто был в этой комнате, от ослепительного света газа.
«Я не встану, — подумал он, — притворюсь спящим и посмотрю не говорят ли они об этом деле».
В комнате было только три человека: один — хозяин, а другие двое, дурно одетые мужчины, вовсе не презентабельной наружности. На одном был бархатный сюртук с большими медными пуговицами и синие чулки. Другой был бледный мужчина, с рыжим усами, в поношенном сюртуке, похожий на бродягу.
Они говорили о лошадях; когда капитан Проддер проснулся, и моряк несколько времени прислушивался к языку совершенно для него непонятному; но он ждал терпеливо, все притворяясь спящим и не мешая этим людям, которые не удостоили обратить на него ни малейшего внимания.
«Они сейчас заговорят об этом деле, — думал он, — непременно заговорят».
Проддер был прав.
Разобрав достоинство половины лошадей, записанных в спортсментском календаре, все трое оставили этот привлекательный предмет; трактирщик сходил еще за пивом для своих посетителей и, воротившись, спросил: не слыхали ли они чего нового о происшествии в Меллишском Парке.
— Сегодня в газете напечатано письмо, — прибавил он, прежде чем отвечали на его вопрос. — Письмо это обвиняет в убийстве кого-то в доме; но не называет кого именно. Я полагаю, этого еще не следует говорить.
По просьбе обоих, трактирщик прочел письмо, напечатанное в манчестерской ежедневной газете. Письмо это было очень остроумно написано и очень строго осуждало способ, по которому произведено было следствие. Мистер Проддер дрожал, пока хозяин читал одно место, в котором замечали, что незнакомец, принесший известие об убийстве в дом хозяина жертвы, человек; слышавший выстрел и нашедший тело, не был призван на следствие.
«Он исчез таинственно и его не вздумали отыскать, — писал корреспондент газеты… — какое же обеспечение может иметь человек в своей жизни, когда преступление, совершившееся в Меллишском Парке, исследовано таким небрежным, равнодушным образом? Катастрофа случилась в самом Парке. Надо было разузнать, не было ли в замке Меллиш человека, имевшего причину лишить жизни Джэмса Коньерса. Человек этот был чужой в тех местах, следовательно невероятно, чтобы он сделал себе врагов за границами имения своего хозяина, но он мог иметь какого-нибудь тайного врага в этих границах. Кто был он? Откуда? Какова была его прежняя жизнь? С кем он прежде имел сношения? Пусть бы дом был обведен кругом стражею, пусть все живущие в нем находятся под надзором закона до тех пор, пока терпеливое исследование не сделает своего дела и не откроет виновных».
Это письмо трактирщик прочел громко, хотя запинался на некоторых словах, а другие глотал.
Сэмюэль Проддер немного понял из этой статьи, кроме того, что он не находился на следствии и что о его отсутствии идут толки. Хозяин и дурно одетые люди долго разговаривали об этом; человек в бархатном сюртуке был лондонский житель, только что приехал в Донкэстер и потребовал, чтобы ему было рассказано это происшествие подробно. Он говорил сквозь зубы, не вынимая изо рта глиняной трубки, разве только когда ее надо было набить. Он очень внимательно слушал историю убийства, одним глазом глядя на говорившего, а другим на свою трубку, одобрительно кивая головою время от времени в продолжение рассказа.
Он вынул трубку изо рта; когда рассказ был кончен, и набил ее из кисета, который надо было вывернуть каким-то таинственным образом, чтобы достать из него табак. Укладывая его мизинцем, он сказал чрезвычайно небрежно:
— Я знал Джима Коньерса.
— Неужели? — воскликнул трактирщик, вытаращив глаза.
— Я знал его, — повторил этот человек, — когда я прочел об убийстве в газетах в прошлое воскресенье, вы могли бы сбить меня с ног перышком — так это поразило меня. — Джиму досталось, наконец, — сказал я. — Он ведь любил только самого себя; а когда человек любит только себя да поставил себе за правило ни о ком не заботиться в жизни, кроме себя самого, то он не должен удивляться, что никто не позаботится о нем. Да, я знал Джима Коньерса, — прибавил он медленно и задумчиво. — Я знал его в обстоятельствах довольно странных.
Трактирщик и другой мужчина навострили уши.
Берейтор в Меллишском Парке, как нам известно, достиг популярности с того самого часа как упал на траву в лесу, простреленный в сердце.
— Если нет каких-нибудь особенных препятствий, — сказал трактирщик, — мне хотелось бы послушать, что вы знаете об этом бедном Коньерсе. Здесь, в Донкэстере, дело это очень всех интересует, и мои посетители после следствия ни о чем почти больше не говорят.
Человек в бархатном сюртуке потер подбородок и задумчиво курил свою трубку. Он, очевидно, был человек не весьма общительный, но было также очевидно, что ему приятно играть такую значительную роль в гостинице.
Это был ни кто иной, как Мэтью Гэррисон, продавец собак: человек, который торговал тайною Авроры и остался последней связью между нею и низким мужем, которого она бросила.
Сэмюэль Проддер так заинтересовался этим разговором, что не мог уже притворяться спящим. Он встал, протянул руки и ноги, зевнул, как бы пробудившись от освежительного сна, и просил трактирщика приготовить ему стакан грогу.
Капитан закурил трубку, пока трактирщик пошел за грогом. Моряк внимательно посмотрел на Гэррисона, но он желал ждать, пока разговор пойдет своим чередом и подаст ему случай сделать несколько вопросов.
— Странные обстоятельства, в которых я знал Джэмса Коньерса, — продолжал продавец собак, — относятся к одной женщине, красавице, с которой даже и Джэмс, при своем медном лбе, сладить не мог. Я видел, как ее большие, черные глаза сердито на него сверкали — прибавил Гэррисон, задумчиво смотря перед собой, как будто он даже в эту минуту мог видеть сверкавшие глаза, о которых он говорил. — Я видел, как она глядела на него, как будто хотела стереть его с лица земли тем презрением, которое чувствовала к нему.
Сэмюэль Проддер растревожился, когда этот человек заговорил с ним о сверкающих черных глазах и о сердитых взглядах, бросаемых на Джэмса Коньерса; разве он сам не видел, как глаза племянницы его бросали молнию на этого человека только за четверть часа до его смерти?
— Должно быть, она была зла, — заметил трактирщик Гэррисону.
— Она была зла, — отвечал продавец собак, — но она была женщина хорошая, несмотря на это, и добрый друг для меня.
Он налил себе стакан пива и вылил его в свое объемистое горло, пробормотав:
— За ее здоровье.
Другой человек вошел в комнату, пока мистер Проддер курил трубку и пил грог, человек необыкновенно бледный, вошедший в комнату тихими шагами, как будто он не имел прав находиться тут, и сел за одним из столов.
Сэмюэль Проддер помнил этого человека. Он видел его в окно освещенной комнаты в северном коттедже, куда было перенесено тело Джэмса Коньерса, следовательно, было невероятно, чтобы этот человек видел капитана.
— Это, кажется, Стив Гэргрэвиз, из Парка, — сказал трактирщик, — он нам расскажет подробно. — Вот мы говорили об убийстве, Стив, — прибавил он.
Гэргрэвиз потер голову своими неуклюжими руками и взглянул украдкой, но проницательно на каждого члена маленького общества.
— Да, — сказал он, — кажется, теперь ни о чем другом не говорят. Уж в Парке-то плохо, а в Донкэстере еще хуже.
— Вы в город, Стив? — спросил трактирщик, который казался в весьма хороших отношениях с бывшим конюхом Меллишского Парка.
— Да, я в городе пока; я без места после этого происшествия. Вы знаете, как меня выгнали из дома, в котором я жил с самого детства, и вы знаете, кто это сделал. Нужды нет, я теперь без места, но вы можете дать мне элю, у меня достанет денег заплатить за него.
Сэмюэль Проддер взглянул на Стива с значительным интересом. Он играл небольшую роль в великой катастрофе, но вряд ли мог набросить какой-нибудь свет на тайну. Ведь он был бледный полоумный слуга убитого, потерявший все по милости преждевременной смерти его господина.
Стив выпил пива и сидел молча, такой непривлекательный, неприятный между всеми другими.
— В манчестерской газете много толков об этом убийстве, Стив, — сказал трактирщик, начиная разговор. — Мне кажется, что это дело не прекратится так спокойно. Я полагаю, не будет ли другого следствия.
Лицо Стива, почти всегда не выражавшее ничего, и теперь выразило только одно полное равнодушие; глупое равнодушие полоумного, для тупого рассудка которого даже убийство хозяина было каким-то темным событием, не имевшим силы пробудить его внимание.
