Роксана Гедеон - Хозяйка розового замка
— Шарло, ты уверен в том, что говоришь? Ты действительно этого хочешь? Может быть, тебе плохо здесь? Если это так, то скажи, и мы во всем разберемся!
— Нет. Мне хорошо, мадам Сюзанна. Просто я хочу учиться. Я хочу стать католиком. Но ведь во Франции это невозможно, правда? Здесь церковь отделена от государства…
Он говорил как взрослый. И еще добавил — простодушно, но уверенно:
— Может быть, я потом поступлю в Римскую католическую академию. Я буду хорошо учиться, вам совсем не надо будет за меня платить!
— Шарль, милый, да разве дело в этом…
Я все-таки не могла поверить в то, что слышала подобную просьбу. Он же не знает жизни, не знает ее вкуса. И хочет стать аббатом? Да это просто ребячество!
Поглядев на меня и, видимо, приняв мое молчание за отказ, он бросился ко мне, схватил за руку:
— Мадам Сюзанна, милая, не отказывайте! Пожалуйста! Мне это очень нужно! Я выучусь, вернусь во Францию… вы никогда не пожалеете, что отправили меня!
Потрясенная, я обняла его.
— Да-да, — пробормотала я, — конечно же, я сделаю так, как ты хочешь. Только давай немного повременим. Не стоит тебе пока принимать сан.
— Так ведь еще нельзя. Там учиться надо.
— Да, но там стараются как можно скорее сделать своих воспитанников монахами — в шестнадцать, семнадцать лет. Обещай мне, что не будешь торопиться.
Он кивнул.
— Обещай, что если передумаешь, то не побоишься признаться.
— Конечно, мадам Сюзанна.
— Обещай, что если не передумаешь, то сначала поступишь в академию, а уж потом подумаешь над тем, как стать аббатом.
— Да, обещаю.
Я отпустила его, сказав, что сделаю все так, как он хочет. Он ушел. Все еще удивленная, я долго молчала.
— Так он хочет стать монахом? — спросил Жан. — Вот чудак! Что хорошего всю жизнь говорить по-латыни и ходить в юбке? Это же ужасная скука.
— Ты не любишь аббатов?
— Нет. Только отца Ансельма… Шарль просто тронулся слегка, вот что!
Он выразительно постучал себе по лбу. Я вздохнула.
— Жан, как же я могла забыть? Если будешь принят принцем крови и королем, надо позаботиться о костюмах для этого.
— Дед все сделает, ма. Я знаю.
— Дед ничего в этом не понимает, — сказала я, несколько задетая. — Уж заботу о костюмах давай предоставим мне, а не деду. Что ты хочешь? Пожалуй, мы выберем темно-красный цвет для твоего наряда… и сделаем черный плащ на красной подкладке… А золотая отделка тебе нравится?
За этим разговором нас и застал принц де ла Тремуйль. Он остановился в дверях и вопросительно смотрел на меня, словно посылая суровый упрек этим взглядом. Во мне снова проснулась сильная досада на него. Это была его идея — забрать Жана! И я не выдержала.
— Да, да, я согласна! — воскликнула я почти гневно. — Вы победили! Радуйтесь! Но если с головы Жана упадет хоть один волосок, я никогда вам не прощу, никогда!
Жан замер с открытым ртом, глядя то на меня, то на деда.
— Вы приняли правильное решение, Сюзанна, — медленно и холодно изрек принц.
Я сдавленным голосом рассказала ему о просьбе Шарля. Он пожал плечами.
— А в чем вопрос? Я не против. Он аристократ, он, кроме того, даже законнорожденный. Я устрою его в Ватикане.
— Я бы просила вас самому проследить за тем, как он устроится.
— Да, если будет время.
— Честно говоря, — произнесла я, — мне казалось, что вы откажетесь.
— А почему я должен отказаться? То, что перед лицами духовного звания я не испытываю благоговейного трепета, — это правда. Таков был я прежде, таким и остался. Но нет ничего дурного в том, чтобы помочь мальчику-аристократу стать аббатом де Крессэ. Это даже добавит мне уважения в эмигрантских кругах.
— О, — сказала я, сама не понимая, что чувствую, — вам это не очень-то и нужно. Вас уважают все. Уважают как никого другого. Все просто трепещут перед вами.
— Только не вы, правда, Сюзанна? — спросил он чуть иронично.
Я не ответила, кусая губы. Тогда он подошел и мягко, осторожно обнял меня.
— Я бы не хотел уехать, оставшись в ссоре со своей дочерью.
— Я тоже этого не хотела, — сказала я. — Но при всем желании я не могу забыть, что это вы забираете Жана.
— А вы подумайте о другом.
— О чем же?
— О том, как вы будете поражены, когда через некоторое время Жан вернется к вам. Как он изменится. Я приложу все усилия, чтобы вас в ту минуту переполняла гордость за мальчика. Что перед этим несколько месяцев разлуки? Все счастье встречи зависит от расставания.
14
Бриг удалялся от берега.
Огни на корме не были зажжены в целях предосторожности, чтобы не привлекать внимания французских береговых кораблей, которые нет-нет да и показывались в заливе Сен-Мало. Некоторое время еще можно было различить на борту две небольшие фигурки. Это были Жан и Шарль. Они долго махали нам шляпами. Потом ночь и расстояние поглотили их.
Александр осторожно потянул меня за руку, и я, словно опомнившись, направилась к лошади.
«Вот я и осталась без него. Без своего сына».
Море в эту ночь было шумное, неспокойное. Когда я поднялась на скалу, где была привязана Стрела, море мне показалось с высоты волнующимся темным одеялом с грязно-серыми кружевами пены вокруг островков. Острова в ночи напоминали то ли черных крокодилов, то ли акул. Сквозь ветви могучих елей ярко светила луна. Она была совсем близко — прямо над нами.
Александр помог мне вскочить в седло, потом остановил меня, нежно сжал мои колени:
— Ну, что такое, carissima? Снова грусть?
— Он уехал! — прошептала я с отчаянием. — Ах, Александр, ведь он уехал! И так надолго!
— Думайте о тех, кто у вас остался. Обо мне, например.
Я слабо улыбнулась. Потом коснулась рукой его волос, поправила перья на шляпе.
— О вас я думаю всегда. Когда уезжали вы, я места себе не находила.
Он не ответил. Мы замолчали надолго. Вероятно, герцог понимал, что мне сейчас трудно даже произносить слова — спазмы сжимают горло. Он просто вскочил на своего Дьявола, взял под уздцы мою Стрелу и повел их шагом. Нам надо было возвращаться. До Белых Лип неблизко.
Дорога пролегала через каменистую пустынную долину, среди которой менгиры и долмены мрачно чернели то тут, то там. Я качалась в дамском седле, погруженная в размышления. Я думала о том, что уже завтра в полдень Жан будет в Лондоне. В городе, где я сама никогда не бывала. Хотя сейчас все вокруг меня столько говорили о нем, что невольно начинало казаться, что Лондон — это где-то совсем близко, почти в Бретани.
Я перебирала в памяти события, которые произошли за последние годы. Отъезд моего старшего сына — это, конечно, не слишком приятно, но в целом два истекших года были самыми счастливыми в моей жизни. Да, несмотря на странное начало нашего брака, на постоянные опасности, даже на то, что в стране мы по-прежнему считались врагами и преследовались. Да, несмотря на все это, я теперь могла сказать, что не жалею ни о чем. Ни об одной минуте, прожитой за эти два года. Счастье и горе сплелись в таком невероятном сочетании, что это давало мне почувствовать жизнь во всей ее полноте, и я ощущала себя теперь сильной, радостной и как никогда молодой.
Да. Именно молодой. Еще неизвестно, была ли я моложе тогда, когда после монастыря приехала в Бретань. Что я знала тогда? Голова моя была набита глупостями, легкомыслием и ложью. Версаль, конечно, был прелестен, но и он отражал лишь одну сторону существования. А здесь, в Белых Липах, я познала любовь и разлуку, ссоры и сладость примирения, объятия Александра и одиночество, безмятежное счастье и набеги жандармов. Я родила здесь сына — первого своего ребенка, который мог бы гордиться отцом. Так могла ли я вспоминать о годах? Я чувствовала себя совсем юной. Моя жизнь только начиналась. Может быть, это ощущение было подарком судьбы, вознаграждением. Мне пришлось пережить революцию. Событий, выпавших на мою долю, на мои двадцать с лишним лет, с лихвой хватило бы на целую жизнь. Моя судьба была перенасыщена впечатлениями. Да и вообще, богини Мойры очень долго были ко мне жестоки. И я теперь могла с полным правом думать, что взамен, за все испытания, перенесенные мною, вознаграждена этим удивительным ощущением молодости, все нового и нового расцвета, способностью возрождаться, восставать из пепла и после каждого потрясения снова и снова поднимать голову, как цветок, помятый бурей, а потом омытый дождем.
И я была благодарна судьбе за это. «Я ничего не хотела бы менять в своей жизни» — такая мысль впервые посетила меня сейчас, но шла я к ней долго, через годы.
Улыбка показалась на моих губах. Александр заметил это.
— Стало быть, дорогая, не вся ваша любовь уехала на том бриге? Кое-что осталось?
— У меня остались вы. А еще — Филипп в колыбели. Если бы вы знали, как это замечательно!
