Мила Бояджиева - Бегущая в зеркалах
"Где же все-таки Готл?" - Ванда еще раз мельком обшарила взглядом гостиную. Не видать. И протянув руку Отто, пригласившему ее танцевать. Френк Синатра пел "Stangers in the night..." - уже это она пропустить не могла.
10
...А Пигмалион был совсем рядом, почти над танцующими. От пестрых игрушечных симпатяг, дремлющих на полках, от розового шелкового ночника, разливающего вокруг теплый малиновый сироп, от тихого детского посапывания и силуэта няни в белой кружевной наколке веяло покоем и миром. Динстлер склонился над кроваткой спящей дочери, мягко проведя ладонью по ее безмятежному лбу. Няня, завидев пришедшего отца, растроганная визитом, удалилась. И они остались один на один - одержимый Мастера и безмятежная кроха, должная стать Творением.
Уже две недели, вернувшись с похорон, он тайно начал курс инъекций, нисколько не сомневаясь и не колеблясь. Он сказал Корнелии "Тони красавица", и он не обманул. Его дочь не может быть другой. Ведь это просто - совсем просто! Не зря мудрили судьба вокруг "собирателя красоты" Ёхи, совсем не случайно встал на его пути кладбищенский камень с улыбающейся в овале Юлией Шнайдер...
Нежно и осторожно, воздушным касанием мудрых пальцев выравнивалась линия, идущая ото лба к кончику носа, чуть вздернутому, принимали отчетливую форму высокие скулы и подбородок, изящно закруглившийся, получил крошечную впадинку "ямочки".
Он творил, забыв обо всем, а вокруг и внутри - в голове и в груди, в полутемной комнате и за черным окном во весь размах, во всю ширь - от мокрых веток клена, дрожащих у стекла, до самых Альп, угадываемых в черноте, звучала музыка. Торжественная и веселая, любимая - живущая радом и незамеченная, прошедшая милю: Битлы и органные мессы, оперные арии и уличные серенады, напевы бродяжек и парадные концерты, фокстроты, симфонии, твисты - все это, собранное воедино, сейчас звучало в полную мощь, празднуя победу.
- Ты здесь, Готл? Я так и знала, что ты придешь к ней.
Он отпрянул, отрезвленный голосом Ванды и замер, заслонив собой распластанную на кровати девочку. Жена посмотрела ему в глаза и молча отстранив мужа, склонилась над ребенком. Тони что-то лепетала во сне, уткнувшись в подушку и положив кулачок под раскрасневшуюся щеку. Но даже сейчас, в темноте, мать увидела, как благородно округлился узкий скошенный лобик и по-новому гордо пролегла ниточка светлых волосиков на высоком надбровье.
- Что... что ты наделал..., Готл... - она стояла не двигаясь, обреченно опустив плечи, а в мочках ушей еще пьяно и празднично играли сверкающие подвески. Потому отвернулась и неуверенно ступая подкашивающимися ногами, ушла, притворив за собой дверь.
... Гости, обнаружив отсутствие хозяев, обменялись игривыми шутками. "
- Действительно, я давно не видела такой любящей пары, они же глаз друг от друга не отрывают! - заметила Франсуаза.
- Уж если хозяева уходят "по-английски", то и нам пора! Где мои стариковские апартаменты?
Леже и репортер устроились в комнатах для гостей, семейство Штеллерманов заняло люксы и дом затих, сонно встречая рассвет.
Но "любящая пара" не спала. Отец в детской караулил сон малышки, а в синей спальне на темном бархате покрывала калачиком свернулась серебряная "змейка". Чешуйчатое платье, остроносые туфельки, немигающий спокойный взгляд из-под мохнатых ресниц. В свете бледного праздничного утра появился муж и молча сел рядом.
- Я не мог иначе, Ванда.
- Знаю.
- Я все время думал об этом.
- Знаю.
- Я боялся, что ты помешаешь мне.
Ванда приподнялась и с ненавистью посмотрела в лицо мужа:
- Конечно. Ведь ты не совсем любишь ее.
- Неправда, - твердо отрезал он. - Ее я люблю!
Они отпустили на время няню, потому что все последовавшие за Рождеством дни и ночи вместе с дочерью был отец. Он осторожно играл с девочкой, собственноручно кормил ее и сажал на горшок, аккуратно вытирая пухлую попку, а вечером вводил подкожно легкое снотворное: Тони должна была спокойно спать, пока его любящие руки творили чудо.
Глядя на лицо спящего ребенка, на это единственное, главное в его жизни лицо, он чувствовал, как мощно завладевает всем его существом, молчавший до сей поры голос крови. Его дочь, плоть от плоти. Самое дорогое и нужное существо в мире.
"Как странно, как невероятно страшно, как пугающе очевидно, что в ту ночь, когда я впервые занес над этой головкой свои преступные руки, нас меня и эту девочку, связывало многое, но не любовь. Я не боялся убить ее. Потому что ее тогда еще попросту не было".
Динстлер оставался с дочерью до тех пор, пока процесс "закрепления" полностью не завершился и необходимость в инъекциях отпала. Потом он позвал Ванду, от ребенка на время отстраненную, и представил ей свое творение. Что-то подобное испытывают матери, протягивая отцу новорожденного младенца, и скульпторы, сдергивающие завесу с завершенного шедевра.
Великое облегчение и покой были в его поникшем, расслабленном теле, отступившем вглубь комнаты, облегчение исполненного долга, главной жизненной миссии. Ванда навсегда запомнила эти минуты, эту радость узнавания, потому что именно такой была ее изначальная, от рождения данная мечта. В центре комнаты на ковре, расчерченном солнечными квадратами сидела полуторогодовалая девочка, складывая из кубиков башню. Башня рухнула, чудная мордашка эльфа расцвела улыбкой, малышка вскочила, бросилась к молчащему мужчине и, обняв его колени, искоса глянула на Ванду. "Папа!" представила она его матери. И Ванда услышала в этом коротком возгласе нечто абсолютно новое - любовь и восхищение.
"Великий Боже, разве не этого тайно желала и молила я всю свою жизнь? Разве не так выглядит счастье!" - думала она сквозь слезы умиления, подметив уже и бодрую резвость ребенка и светящиеся глаза мужа на осунувшемся посеревшем лице.
- Вот что, девочки, мне, пожалуй, надо поспать - ох, и завалюсь же я! А вы здесь пока поболтайте", - довольно подмигнул Готл жене, покидая детскую.
11
Теперь с Тони сидела Ванда, потому что они еще так и не успели решить, как представить окружающим этого "нового" ребенка. Невнятно сообщили, что девочка приболела, придумывая пути к спасению и, наконец, поняли - надо бежать!
Динстлер изложил ситуацию сильно помрачневшему Вальтеру.
- А я уж думал, куда ты пропал. Ванда убедила: работает над темой, беспокоить нельзя - гений! Да, задачу ты мне задал... Сколько в клинике персонала - пятнадцать человек? Ладно, подумаем, а пока можешь взять поработать няней моего Отто. Только не очень его гоняй. Между нами - это мой шеф!
Перевалив ответственность на плечи Натана, Динстлер облегченно вздохнул: у него было еще время, чтобы преподнести дочери последний "дар".
- Ванда, меня "понесло", я просто не могу остановиться. Ты должна меня поддержать. Клянусь - это последнее. Цени мое доверие - сегодня я взял тебя в соучастницы, - они въехали в Сан-Антуан, припарковавшись у отдаленного корпуса городской больницы. - Только без эмоций - это совсем не страшно. Я уже пробовал, - подтолкнул к входу жену Динстлер. Их повели по длинным полуподвальным коридорам и Ванда чутьем профессионала поняла, что где-то рядом - морг.
Сопровождавший их человек в прозекторском резиновом фартуке распахнул дверь. Повеяло прохладой и формалином.
- Вот. Больше ничего не могу, к сожалению, сейчас предложить. Вы же сами понимаете, коллега, - время в этом деле не ждет, - он откинул простыню с лежащего на оцинкованном столе тела. Темная мулатка лет четырнадцати умерла всего полчаса назад, раздавленная автобусом. Бродяжка, задремавшая на асфальте, вся грудь - в лепешку! Лицо девочки было запрокинуто и темные густые завитки, разметанные по плечам и простыне, каскадом падали со стола.
- Берем, подходит! - коротко скомандовал Динстлер. - Готовьте немедля, как я вам сказал.
- Что берем? - ужаснулась Ванда, когда они вышли из комнаты.
- Разве я не предупредил? - волосы. Конечно, цвет не тот, но такая красота как раз для нашей девочки.
- Ты просто чудовище, Готл! Это же труп... - Ванда не верила своим ушам.
- И это говорит мне врач! А трансплантация органов? А чужие глаза, почки, сердца, спасающие обреченных? Неужели я должен тебе об этом напоминать? Ведь этакую красоту они просто закопают в землю, или сожгут, а мы - дадим ей жизнь!... Уйди,
лучше уйди, Ванда. Иногда ты меня страшно бесишь!
Когда все было закончено и они вдвоем в запертой операционной пересадили дочери скальп, Ванда рухнула без сил на пол, признавшись, что перед операцией приняла большую дозу транквилизатора. Она боялась, что не сумеет дойти до конца.
- Ну, все хорошо же, глупышка. Кто не рискует - тот не пьет шампанское, - шептал муж, приводя ее в чувство нашатырем.
...Вальтер, поразмыслив над ситуацией, предложил простой ход. В клинике будет объявлено, что дочка Динстлеров в связи с затянувшейся пневмонией отправляется на обследование в специальную клинику, а вскоре сюда прибудет Франсуаз с маленькой племянницей, для небольших косметических вмешательств. Нужна была лишь точная согласованность действий и однажды февральским утром все видели, как Ванда вынесла из дома закутанного ребенка и, устроившись на заднем сидении красного "мерседеса", отбыла вместе с мужем в какой-то детский санаторий - то ли в Швейцарию, то ли в Австрию. Убиравшая помещение горничная нашла в кабинете шефа большое фото дочки, заснятой в годовалом возрасте и замызганного плюшевого Барбоса, брошенного второпях.
