Лиза Альтер - Непутевая
— Что мне делать, мама?
И испугалась. Зачем спрашивать, если знаешь ответ? «Исполняй свой долг, — скажет мать, — возвращайся к ним, исправляйся, проведи оставшуюся жизнь в искуплении вины перед ними». А потом Джинни поняла, что потому и спросила, что надеялась услышать все это, чтобы вернуться и подсознательно всю жизнь обвинять свою несчастную мать.
Миссис Бэбкок долго молчала. Первым ее побуждением было протянуть руку, погладить дочь по голове и сказать, что все наладится. Потом она поняла, что нужно просто сказать, как когда-то сказала ей мать: «Исполняй свой долг». Что еще она могла предложить? Так хочется защитить своего ребенка от ошибок, страданий и поражений! Маленькие дети — как планеты, вращающиеся вокруг родителей-звезд. Но с возрастом их орбиты больше похожи на орбиты комет. У них своя дорога в жизни. Нельзя указывать кометам. Взрослые дети делают то, что считают нужным, а родители могут только стиснуть зубы, следить за ними и молиться за них.
Что, если долг Джинни по отношению к Айре и Венди совсем не похож на ее собственный? Миссис Бэбкок вспомнила годы своего отчаяния. Кто, кроме самой Джинни, знает, как ей поступить? Родители слишком много хотят от детей. Это нечестно — использовать их в угоду своим амбициям или взглядам. Теперь она это понимала…
— Не знаю, Джинни, — с усилием ответила она. — Тебе лучше знать.
Джинни широко раскрыла глаза — Спящая красавица, разбуженная поцелуем Принца. Она молча смотрела на больную мать. Та открыла здоровый глаз и тоже смотрела на нее. Неужели заклинание снято? Они улыбнулись друг другу, как не улыбались никогда, — с отчаянием и надеждой.
Глава 13
Татуировка «Мандала[5]».
Я лежала в красном бикини у нашего бассейна. Припекало позднее весеннее солнце. Айра уехал со своей Национальной гвардией в лагерь, Венди еще не проснулась. Я наслаждалась двухнедельной свободой от обязанности зачать Эллиота или Сэмми. Эти безуспешные попытки продолжались уже шесть месяцев. Каждый раз Айра заставлял меня на полчаса задирать ноги вверх, чтобы в яичники попало больше сперматозоидов, а в благоприятный день каждого месяца прибегал трахать меня каждые два часа. За пару дней до начала моей менструации мы затаивали дыхание: я — с надеждой, Айра — со страхом. И каждый месяц я втайне торжествовала, когда она все-таки начиналась.
Я наслаждалась одиночеством. Больше всего в семейной жизни меня угнетало однообразие: и через тридцать пять лет я буду болтать о погоде с родственниками Айры, убирать, варить и ухаживать за Венди и еще не существующим сыном.
Я по-прежнему ходила в свой клуб, но как ни старалась говорить о погоде, мое равнодушие не укрылось от чужих глаз.
— Ты что-то скисла, Джинни, — прошептала мне утром Анжела и сочувственно похлопала по руке. — Послушайся моего совета. Рожай второго.
Ее слова подхватила соседка, и вскоре только и было слышно: «Нельзя так долго тянуть со вторым», «Единственный ребенок всегда одинок», «Разве дети не восхитительны?», «Ты почувствуешь, насколько легче с двумя, чем с одним», «Чем больше, тем веселей»…
Я попалась в капкан, но хуже всего было то, что приготовила его сама. У меня, правда, были мои дивидендные чеки, я могла забрать Венди и уехать. Но куда? Чем я стану заниматься? Я была готова схватиться за любую соломинку, лишь бы избавиться от всепоглощающей скуки.
— Эй! — раздалось за дощатым восьмифутовым забором. Айра оградил бассейн, чтобы туда не упала Венди.
— Эй!
Я набросила халат и подошла к калитке. У черного входа стоял молодой мужчина в замызганном полукомбинезоне и кожаной куртке с бахромой, одетой прямо на голое тело. За спиной висел рюкзак. Конечно, выглядел он необычно, но к нам часто заходили бродяги — позвонить или еще что-нибудь.
Я подошла поближе. На длинных каштановых волосах красовался красный носовой платок. В ухе болталось серебряное кольцо с малюсеньким колокольчиком, а из-под спутанной бороды виднелись только губы, нос и глаза. Он очень походил на овчарку.
— Да?
Он оглянулся.
— Я могу вам помочь?
— О да, мэм. Не дадите ли мне глоток воды? (Южный акцент? Большая редкость в Вермонте.)
— Конечно, подождите минутку.
Я принесла воды. Он зачем-то подошел к забору и смотрел в щель на бассейн. На спине проступили пятна пота. Он одним глотком выпил всю воду и протянул мне стакан.
— Спасибо, мэм.
— Еще что-нибудь? — спросила я в надежде еще раз услышать очаровательный южный акцент.
— Нет, спасибо. Все отлично.
— Откуда вы? С Юга?
Он тревожно посмотрел по сторонам и ничего не ответил. Я, как тренер в окошко «доджа» в Халлспорте, внимательно заглянула ему в глаза.
— С Юга?
— Как вы узнали?
Я засмеялась.
— По акценту.
— Я надеялся, что уже избавился от него.
— Извините. Но я различу южный акцент в уличном гуле, потому что я сама из Теннесси!
— Ничего себе! — дружелюбно протянул он. — А откуда именно?
— Из Халлспорта.
— Будь я проклят! Я проезжал там сотни раз. Ну и дыра, прости Господи! Это там тот трахнутый военный завод?
Я холодно кивнула. Я могла ругать свой город как угодно, но чужим его лучше не трогать.
И он продолжил:
— А я из Джорджии, штат Атланта. Но давно уехал оттуда.
— А здесь что вы делаете?
— Это долгая история. Как вам нравится эта жара? Я промок, будто в Джорджии в июне. Не знаю, как люди выживают в этом чертовом леднике.
— Я тоже, — мрачно согласилась я и, вдохновленная редкой возможностью проявить свое южное гостеприимство, прибавила: — Не хотите искупаться в бассейне?
Он снова оглянулся.
— Отлично.
Я сняла халат, а он расстегнул комбинезон, выскользнул из него и неожиданно оказался голым.
Я остолбенела. Я не рассчитывала, что на нем будут плавки или хотя бы трусы, но использовать свой старушечий платок как набедренную повязку он вполне мог. Его тело было довольно красивым, почти как у Айры. Только у Айры не было бороды. В спутанных густых волосах болтался пенис.
Я неожиданно увидела нас глазами Старкс-Бога: стоило Айре уехать из города, как я оказалась у бассейна рядом с голым мужчиной. Ну и ну! И черт с вами, вдруг весело подумала я. Мой земляк плюхнулся в воду и поплыл каким-то непонятным стилем. Теперь, когда волосы и борода намокли, он стал больше походить на человека. На загорелых плечах играли блики солнца. Что это? Я с огорчением увидела на его левой руке огромный черный синяк. Что он сделал с собой?
Он вышел из воды и сел рядом. Я протянула ему полотенце и увидела, что синяк — вовсе не синяк, а огромная татуировка. Я не могла отвести от нее глаз. В круг были вписаны два похожих на лепестки узора, а в них — по четыре равнобедренных треугольника вершинами вверх, соединявшихся с четырьмя такими же, но вершинами вниз. В треугольниках было не меньше дюжины треугольничков и тетраэдров, а в центре — между лепестками — еще один треугольник, в котором фиолетовыми чернилами было вытатуировано чудовище, какого я не видела ни в одном фильме ужасов в летнем кинотеатре в Халлспорте. Громадные глаза вытаращены от ярости, на голове со звериными ушами — корона из крошечных черепов, из макушки торчит нож для снятия скальпов, рот искажен в страшном оскале, и из этого рта изрыгается то ли блевотина, то ли кровь. Она растекается, сворачивается в спираль, выпрямляется на сторонах треугольников, снова изгибается и — я пригляделась — очерчивает лепестки цветка, похожего на лотос.
— Фантастика! — сказал он, натягивая комбинезон. — Спасибо.
— Пожалуйста. — Я не могла отвести глаза от его фиолетового монстра. Какой убогой показалась мне бабочка на бедре Клема Клойда!
Ручка калитки дернулась. Я знала, что это Венди — проснулась, выкарабкалась из кроватки и отправилась искать маму. Но незнакомец этого не знал. Он припал к земле, как испуганный зверь, и замер.
— Это мой ребенок, — объяснила я, открыла калитку и подняла влажную, сладкую, пахнущую грязными штанишками Венди.
— Это кто? — спросила она и показала пухлым пальчиком на незнакомца. — Это кто, мам?
— Человек, который только что плавал в нашем бассейне.
— Это кто?
— Человек, который пришел попросить воды.
— Это кто?
Я знала, что так будет продолжаться целый день, если я не переведу разговор на другую тему.
— Хочешь сок и печенье? А вы хотите?
— Я не хочу утруждать вас, мэм, — ответил он, но глаза жадно блеснули.
— Это вовсе не составит труда, — заверила я, почувствовав себя на Юге. Там, где, как утверждают злые языки, мужчины возводят женщин на пьедестал, а потом используют как скамейку для ног. — Вы не посмотрите минутку за ребенком? Не разрешайте ей подходить слишком близко к краю. Она думает, что умеет плавать, и так и норовит пойти на дно.
