Карла Манглано - Тайный дневник Исабель
«Приятно возвращаться домой и при этом чувствовать, что тебя там кто-то ждет». Из всего, что ты тогда говорил, мне больше всего запомнились именно эти твои слова. А еще мне запомнилось, что я тогда подумала: «Приятно находиться дома и ждать, если есть, кого ждать». Однако я тут же отогнала от себя эту банальную мысль, не приличествующую той женщине, в которую я уже давным-давно решила себя превратить. В конце ужина мы с тобой пошли пить кофе, который нам подали в примыкающем к столовой — и оформленном в японском стиле — зале. В этом удаленном и обычно пустующем помещении замка, сидя среди покрытых черным лаком панелей с нарисованными поверх этого лака цветущими вишнями и сидящими на их ветках соловьями, мы продолжили свой разговор tête-à-tête. Я уже почти не помню, о чем мы тогда с тобой говорили — помню только, что мы много смеялись и что ты, как бы между прочим, мне прошептал: «Мне хотелось бы еще раз-другой тебя поцеловать». Я тогда подумала, что и мне хотелось бы, чтобы ты меня поцеловал. Мы вышли на тихую террасу, казавшуюся серебряной от лежащего на ней освещенного полной луной снега. Было уж слишком холодно для того, чтобы здесь можно было целоваться. Холод был ценой, которую мы платили за уединение. Однако ты, будучи рыцарем, который берет решение всех проблем на себя, набросил мне на плечи свой пиджак, прижал меня к своей груди и одарил горячим поцелуем, в который ты, как мне показалось, вложил часть своей души.
Я все еще чувствовала его на своих губах — мне как будто слегка помазали губы медом, — когда ты, запустив руку во внутренний карман своего пиджака, достал оттуда какой-то сверточек и передал его мне, произнеся при этом загадочные слова: «Раскрой его только тогда, когда станешь по мне сильно скучать». Ты произносил эти слова мне на ухо, одновременно целуя его и сжимая своими горячими руками мои — уже немеющие от холода — руки, которые, в свою очередь, сжимали твой подарок.
20 января
Я помню, любовь моя, что я почувствовала себя полностью свободной от всех подозрений только тогда, когда была назначена дата встречи представителей правительств Великобритании и Франции. Я знаю, что Карл тоже ощутил облегчение: тот факт, что эта встреча была назначена, служил своего рода официальным подтверждением того, что все, что я ему о себе рассказала, было правдой.
Кроме того, данная встреча и в самом деле была крайне необходима. Пребывание двух агентов в одном и том же месте и с одной и той же целью порождало конфликт интересов двух государств, и разрешить данный конфликт можно было либо путем заключения соглашения о сотрудничестве, либо путем отзыва своего агента одной из сторон. В подобной закулисной политической игре лучше было без особой необходимости не рисковать, потому что нельзя предугадать, к чему могут привести те или иные события, какими бы малозначительными и даже нелепыми они поначалу ни казались.
В то утро мы трое — Карл, Ричард и я — отправились в Париж. Я объяснила свою поездку желанием навестить одну свою «старую подругу», которая живет в городе, а Карл и Ричард заявили, что им нужно съездить по делам в Лондон и что они заодно проводят меня до Парижа. Тем самым у меня появилась возможность пробыть в Париже столько, сколько я сочту нужным, и даже — при необходимости — съездить куда-нибудь еще, не давая никому по этому поводу никаких объяснений. Это было для меня очень удобно: я ведь по-прежнему официально считалась Исабелью де Альсасуа, племянницей вдовствующей великой герцогини Алехандры Брунштрихской.
Сидя в такси, везущем меня с Восточного вокзала Парижа туда, где находилась моя квартира — моя «старая подруга», — я снова невольно окунулась в тот мир, к которому принадлежала и который очень сильно отличался от мира, в котором я находилась в течение последнего месяца. Реалии моего истинного существования — существования одинокой, независимой, суровой и отнюдь не аристократической женщины — воспринялись мной более остро, когда я ступила на тротуар одной из улочек Латинского квартала, где и находилась моя квартира. Это была сдаваемая внаем маленькая квартирка в мансардном этаже высокого дома — квартирка отнюдь не роскошная, но чистая и светлая. Она была обставлена купленной на толкучке старой мебелью, которую я отремонтировала сама, и украшена картинами и прочими предметами, приобретенными мною во время моих удивительных путешествий по Юго-Восточной Азии, — индийским шелком, бирманскими ротанговыми пальмами, сиамскими бронзовыми скульптурами и индокитайскими статуэтками из тиковой древесины. Квартира была с небольшим балкончиком, уставленным цветочными горшками. С этого балкончика открывался прекрасный вид на город, в том числе и на возвышающиеся над парижскими крышами башни собора Парижской Богоматери. В солнечные весенние дни мне нравилось завтракать на этом балкончике, вдыхая аромат, который издавали свежеиспеченные croissants[68] (на первом этаже соседнего дома находилась boulangerie[69] Пьера), и прислушиваясь к шуму, доносящемуся с импровизированного рынка, торговцы которого каждое утро располагались на находящейся неподалеку небольшой площади. На этом рынке я покупала фрукты, зелень и сыр, а в первых числах каждого месяца, когда мне выдавали заработную плату, — еще и живые цветы, которыми я украшала свою спальню.
Когда я переступила порог своего жилища, на меня нахлынули странные ощущения: я почувствовала одновременно и облегчение и тревогу, почувствовала себя и хозяйкой этой квартиры и случайной прохожей, забредшей сюда неизвестно зачем, почувствовала себя здесь чужой. Поставив в прихожей чемоданы, изготовленные в лучшей чемоданной мастерской Парижа, и бросив на кровать шубу из соболя, я подумала, что эти роскошные предметы так же неуместны в этой скромной квартирке, как и я сама. У меня появилось чувство, что у меня нет своего дома и, более того, никогда его и не было. Я была похожа на кошку, которая шастает по крышам и переулкам и которую на одном пороге гладят по спине, а на другом — гонят метлой прочь, но которая при этом не остается навсегда ни в одном из домов. Мне вдруг подумалось, что нет ничего более неприятного, чем осознавать, что, где бы я ни оказалась, я везде буду чужачкой.
Когда мы прибыли в Париж, я наотрез отказалась поехать ужинать в ресторан «Максим» и провести головокружительную ночь в отеле «Ритц», в котором остановился Карл. У меня не было ни малейшего желания появляться на публике в качестве чей-то любовницы, попадая тем самым в одну компанию с хористками, крутящими любовь с какими-нибудь юными маркизами, и ловить краем глаза лукавый сообщнический взгляд посыльного отеля. Моя личная жизнь — по моей собственной воле — отнюдь не была образцовой, однако я никогда раньше не выставляла ее напоказ и не собиралась это делать и впредь. Мое решительное «нет» заставило Карла остаться в баре отеля «Ритц», где он стал заливать виски свою огненную похоть. Впереди у него, похоже, была долгая и тоскливая ночь.
В восемь часов утра, когда дневной свет уже вовсю пробивался в щели между ставнями на окне моей спальни и когда с улицы уже доносился аромат свежеиспеченной продукции булочника Пьера, у моей входной двери зазвенел звонок. Я соскочила с кровати, тут же почувствовав голыми ступнями пронизывающий холод каменных плит (а всем остальным телом — неприятные утренние холодные объятия неотапливаемой квартиры), и пошла открывать дверь нежданному гостю. Открыв ее, я увидела, что этим гостем был не кто иной, как твой брат. Он, стоя на пороге, улыбнулся и бросил мне: «Привет!» Я тут же подумала, что он, наверное, не смог подавить в себе желание нырнуть в теплую кровать, и явился ко мне, надеясь, что я его к себе впущу, — пришел ко мне так, как clochard[70] приходит зимним вечером к входу в метро, рассчитывая насладиться исходящим оттуда теплым воздухом. Я уже пошла было, обратно в спальню, готовая удовлетворить его желание, но на полпути остановилась, заметив, что он почему-то направился не в спальню, а в мою маленькую кухню. Он положил там на стол большой бумажный пакет и достал из него еще теплый baguette[71], банку персикового варенья и несколько апельсинов — таких, какие я обычно покупала на близлежащем рынке. Затем он снял пиджак, закатал рукава рубашки и — под моим удивленным взглядом — начал готовить кофе.
Мы позавтракали, сев ближе к печи, где было теплее, и, после того как мы насытились кофе, гренками и музыкой Моцарта, звучащей из граммофона, у нас завязался разговор о самых простых житейских делах — разговор, часто прерываемый задумчивым молчанием, которое отнюдь нас не смущало, являясь следствием установившихся между нами доверительных отношений. Здесь, в моей квартирке, где над Карлом перестала нависать тень Секретной разведывательной службы и замка Брунштрих, этот человек казался мне умеренно веселым, любезным и удивительно простым. Когда я поднялась из-за стола, собрала посуду и уже собиралась пойти в кухню, чтобы там эту посуду помыть, я, не удержавшись, подошла к нему сзади и поцеловала его в затылок… затем в щеку — в одну и в другую… затем в губы… и наконец я потащила его в постель, где мы успели заняться любовью до того, как настало время ехать в министерство.
