Лиза Альтер - Непутевая
Венди проснулась и захныкала. Я сняла рюкзак, вытащила ее, села на камень и посадила себе на колено. Я поцеловала пухленькое румяное личико дочери, недовольной тем, что она не выспалась. Венди неохотно улыбнулась. Я подбросила ее и подула в ушко. Она, этот маленький вампир, засмеялась и выхватила из петлицы засохшую желтую веточку. Я заставила себя сидеть и спокойно смотреть, как она медленно, один за другим, обрывает листочки. Потом взяла рюкзак в одну руку, влажную маленькую ладошку — в другую, и мы пошли через лес обратно в город.
Глава 12
Пятница, 7 июля.
Джинни учила птенцов летать. Она подбрасывала их в воздух, и они, по крайней мере, стали расправлять крылышки, хотя по-прежнему отвесно, как камни, падали на землю. Она надеялась, что эти упражнения быстрей укрепят их мускулы. Венди тоже долго училась ходить: сначала ползла, потом смотрела на взрослых и неожиданно, в порыве вдохновения, делала шаг. В одно прекрасное утро птенцы улетят, и она их больше не увидит. Ну и отлично!
Она выносила их из хижины дважды в день: утром и под вечер. Головки уже покрылись серым пухом и кое-где — черными перышками. Надо признать, они были довольно уродливы, как австралийские птицы киви, и неуклюжи, как все в детстве. Не будь она такой упрямой, давно спустила бы их в туалет. Зачем, черт побери, возиться с двумя птенцами, которые начинают безжалостно пищать, стоит ей войти в хижину? Мало у нее других забот?
Джинни помедлила у дверей палаты матери — как в первый раз, более двух недель назад. Тогда она не знала, что мать тяжело больна. Второе переливание помогло всего на четыре дня. Анализы улучшились, мать повеселела. А потом все началось сначала.
Она глубоко вздохнула и толкнула дверь. Как, наверное, тяжело женщине, любившей одиночество, оказаться на виду у всех! Мать оторвалась от энциклопедии и улыбнулась.
— Привет, мама. Мать кивнула. — Отличная погода! (Когда не знаешь, о чем говорить, говори о погоде.)
— Разве?
— Помнишь тех птенцов?
— Да. Как они?
— Хорошо. Я учу их летать.
Мать засмеялась.
— Это, должно быть, очень забавно. Ты как — размахиваешь руками?
— Да нет, — улыбнулась Джинни. — Только подбрасываю их в воздух. Как ты думаешь: у них в генах заложена способность летать? Или должны научить родители?
— Гм-м-м, хороший вопрос. Не знаю. А ты смотрела в книге?
— Бердсалл тоже не знает. Или знает, но не говорит. Не представляю, удастся ли мне ускорить их развитие? Я должна избавиться от них как можно скорее. Не могу же я торчать здесь всю жизнь!
— По-моему, тебе давно пора в Вермонт, — миссис Бэбкок удивилась, как легко слетели с губ эти слова. Собирается ли Джинни вообще возвращаться? У нее есть основания сомневаться в этом, если судить по некоторым замечаниям и недомолвкам Джинни. И сама она вряд ли скоро покинет больницу. Если покинет вообще. Утром на деснах снова выступила кровь. Значит, слизистая оболочка опять кровоточит? Она еще не говорила об этом доктору Фогелю или мисс Старгилл. Ей было жаль их, а еще больше — свою несчастную дочь. Они были молодыми людьми, хлебнувшими каждый своего в этой жизни, но, к счастью, не испытавшими ужаса кровотечения.
Значит, мать думает, что она скоро оставит ее? Джинни вздрогнула. Но хуже, что мать верит, будто она вернется в Вермонт. Конечно, ей самой этого хочется больше всего. Какое мучение — возвращаться в пустую хижину. Когда она продохнуть не могла от купаний, кормлений, грязного белья, занятий любовью, самой страстной мечтой было роскошь провести вечер одной без ненасытных ребенка и мужа. А теперь, после двух недель вечеров в одиночестве, она больше не могла их выносить. Ей хотелось поднять трубку и попросить у Айры прощения. Она дюжину раз за вечер открывала холодильник и смотрела в него без всякого желания есть. В гостиной стояли чашки с нетронутым кофе и чаем.
Никогда она не уделяла мужу и дочке столько внимания, сколько этим забавным птенцам — меняла в корзине траву, убирала остатки пищи, постукивала по головкам… Ночные звуки — кваканье лягушек в пруду, стрекот саранчи — мешали спать и заставляли по нескольку раз за ночь тревожно проверять, заперты ли ставни и дверь. Она садилась на кушетку, открывала книгу, но мыслями была в Вермонте: Айра сидит в кресле и блаженствует со своей сигарой, а Венди вертится у него на коленях и тычет пальчиком в кольца дыма. Джинни ложилась в холодную постель, обнимала холодную подушку и представляла, что это — Айра.
Как она скучала теперь без монотонных и бесконечных домашних дел! Как страдала без запахов Айриных сигар, детской присыпки, полироли для старинной мебели! Тело томилось по прикосновению теплых мужских рук, а указательный палец — по нежной ладошке Венди, держащейся за него, когда они ходили гулять.
— Не знаю, считают ли птенцы меня своей новой мамой, — сказала она, — но я должна научить их летать, пока не уехала.
Они отправились в лоджию.
Из палаты миссис Кейбл раздавались громкие голоса. На открытой двери висела табличка «Не входить». Миссис Бэбкок остановилась.
— Я тебе говорила, что миссис Кейбл со вчерашнего дня в коме? — спросила она, заглянув в лицо дочери — не расстроилась ли она.
— Нет, не говорила, — стараясь не выдать тревоги, ответила Джинни. — Мне очень жаль.
Палата миссис Кейбл была точно такой же, как палата миссис Бэбкок, — только без фотографий предков, цветов и фамильных часов. Такая же стена с окнами, мебель — подделка под датский модерн, такие же две кровати. На одной с закрытыми глазами лежала миссис Кейбл. Из носа и вен на руках торчали трубки, а рядом с кроватью стоял аппарат с кнопками и циферблатами — как приборная доска в космическом корабле.
В ногах кровати в темно-синем теплом халате и коричневых кожаных шлепанцах стоял мистер Соломон, а над ним возвышалась сестра Тереза. Его толстые линзы вспыхивали, как передатчик Морзе, когда он сердито тряс головой.
— К черту ваши «достоинства» и «самообладание», сестра! Ее душе на них плевать! Вы понимаете, что все кончено? Дайте женщине спокойно дожить последние дни. Ей предстоит еще вечность провести в черной холодной пустоте!
— Нет, мистер Соломон, — пылая от уверенности в своей правоте, настаивала сестра Тереза. — У каждого есть душа, которая переживает разложившееся тело. Жизнь на этой земле недостаточно священна, чтобы ее стоило уважать. Душа — мерило жизни, мистер Соломон. Мы должны избавить миссис Кейбл от бессмысленных страданий. Она готова. Она — как птица в клетке. Удерживать ее здесь — против воли Господней. Нельзя привязывать душу этими трубками к гниющему телу — пусть даже у этих безбожников самые благие намерения. — Она нервно теребила медальон «Не моя воля, но Твоя».
— Человеческая жизнь неприкосновенна, — бочком оттирая сестру Терезу от миссис Кейбл, воскликнул мистер Соломон. — Драгоценна каждая жизнь. — Он заметил Джинни и резко сказал: — Пожалуйста, позовите мисс Старгилл. Сестра Тереза пытается вытащить трубки.
— Не лучше ли спросить разрешения у ее родственников? — миссис Бэбкок странно покосилась на Джинни.
— Они кивают на докторов, — ответила сестра Тереза. — Но я знаю миссис Кейбл и знаю, чего бы хотела она сама.
— И я знаю миссис Кейбл, — прорычал мистер Соломон, — и я знаю, чего бы хотела она.
Поскольку миссис Кейбл уже не могла вразумительно разговаривать, когда попала в больницу, а только трясла головой и пускала слюни, каждый понимал ее по-своему. У миссис Бэбкок было о ней свое мнение, совсем не похожее на мнение мистера Соломона или сестры Терезы. Каждый говорил о ней так, словно уже обратил в свою веру, а она только качала головой и одобрительно притоптывала пушистой комнатной туфлей.
В этот день один из птенцов взмахнул крыльями и пролетел несколько ярдов. Джинни зааплодировала, но он врезался в ствол сосны и безжизненно упал на землю. Она несколько минут не могла поверить своим глазам, а потом, глотая слезы, швырнула его в куджу.
Остался всего один.
Утром Джинни с трудом узнала лицо матери: к привычным уже одутловатости и желтизне пробивалось что-то новое. Мать странно дернула ртом и пролепетала:
— Не могу говорить внятно. Десны заткнули ватой.
— Зачем? — испугалась Джинни.
— Кровоточат.
Джинни погладила мать по нижней губе, чтобы поправить тампоны — такими пользуются дантисты, и беспомощно вздохнула.
— Когда это случилось?
— Вчера. — Логично предположить, что настанет день — и ее настигнет кровоизлияние в мозг. Знает ли об этом Джинни? Вряд ли. Ей незачем знать. Ожидание худшего часто хуже реальности.
Джинни села на кровать у ног матери и задумалась о кровоизлиянии в мозг. Нужно ли предупредить мать о грозящей опасности? Нужно ли ее подготовить?
