Кристина Арноти - Отличный парень
Она пожимает плечами. «Возможно, что это случится совсем не скоро. Стив. Нет, он не душевнобольной. У него только расстроенная нервная система. Половина десятого. Если бы у меня был отец, настоящий отец… Я не просила бы у него ничего, кроме понимания. Я сирота при живом отце. Я презираю его, и это причиняет мне боль. Порой мне кажется, что моим отцом был дед. Между нами оказалось лишнее поколение. Отец… Шантажист, который даже не хочет рисковать, как делают нормальные шантажисты. Куда там! Он вызывает людей в свой кабинет и заставляет их подписать бумаги. Против собственной дочери. Это ли не коварство? Жалкий тип, который живет в тайном и постоянном страхе совершить ошибку. Слабак, который не может больше спросить совета у своего отца; и не советуется с окружающими его сотрудниками из боязни показать свое невежество».
Анук предполагает, что бракоразводный процесс продлится не один год, если только Роберт не захочет пойти ей навстречу. Однако Роберт вряд ли на это пойдет. Он рассчитывает оставить свою работу, чтобы перейти в контору отца. Разве Роберт осмелится выступить против воли своего тестя, от которого зависит его служебная карьера? Они оба загнаны в угол и находятся в руках тирана. Он еще помучает их. В этом сила власть предержащих.
Анук садится на чемодан. Уже без четверти одиннадцать. Очевидно, что этот жалкий тип придет в ярость. Если бы он не устроил этот фиктивный брак с Робертом, его несовершеннолетняя дочь до сих пор оставалась бы в его власти. С каким удовольствием он поставил бы на ноги всю полицию, чтобы разыскать свою непокорную дочь. «Нет худа без добра, — думает Анук. — Благодаря ему меня теперь не вышлют из страны. Я ушла от мужа. Из-за американца. Однажды мы поженимся».
Если Роберт окажется заинтересованной стороной, если он не подаст на развод, бракоразводный процесс растянется на долгие годы… Если Роберту вздумается играть роль несчастного брошенного мужа, который хочет сколько угодно ждать возвращения своей жены? Все зависит от того, как поведет себя Роберт. «Если он законченный негодяй, — думает Анук, — то примется утешать моего отца, вытирать слезы Мокрой Курице; он окончательно войдет к ним в доверие и станет для них почти что сыном!» Родителям это будет только на руку, они убедятся в том, что Анук может поставить крест на своем будущем.
Роберт может превратиться для жалкого отца и Мокрой курицы в некоего приемного сына. Если же ему хватит ума — а он вовсе не дурак, — то он сможет вначале завоевать симпатию Мокрой Курицы, а потом и доверие жалкого отца, который уже совершил немало ошибок при издании книг по искусству для широкого потребителя; тираж расходится из рук вон плохо. Отцу и в голову не приходит, что «товар» — как он называет художественную продукцию, — прежде чем продавать, надо продвигать на рынок. Он боится делать какие бы то ни было капиталовложения, неделями не отправляет книги в печать и не занимается рекламой. Роберт ему нужен. Хотя бы для продвижения товара. Отец будет унижен — его дочь удерет с американцем! И никакой Бог не поможет ему! Пусть неудачник плачет…
Если бы Анук выкинула подобный номер с коммунистом, то отец потирал бы руки со словами: «Знать ее больше не желаю. Никогда не произносите при мне ее имя…» В глубине души он радовался бы, что обеспечил свое будущее.
«Дорогие товарищи, моя дочь живет с вами с 1772 года, и этим все сказано… Пожалуйста, будьте снисходительны ко мне!» Но удрать с американцем! Служившего службу в отряде особого назначения… Сбежать с бывшим военным… Для него это будет настоящим ударом.
Одиннадцать часов. Анук ни в чем не была уверена, кроме как в своем чувстве к Стиву. Глубокому, всеобъемлющему, духовному и физическому, которое бывает только раз в жизни.
— Простите, мадемуазель, — произносит немолодая женщина. Она хочет спуститься по ступеням, держась за железные перила.
Сидевшая на чемодане Анук мешает ей спуститься.
Подняв свой чемодан, Анук устраивается немного дальше. Оказавшись в окружении колонн, она на секунду оглядывается назад. Ей нельзя смотреть по сторонам. Она не хочет пропустить тот момент, когда наконец появится Стив. И все-таки она смотрит назад. Она видит сверкающую ленту: Потомак. Река огибает памятник Линкольну. Здесь она выглядит совсем присмиревшей, не то что во время их вчерашней водной прогулки. Сквозь густую крону деревьев проглядывает чья-то позолоченная статуя. Золотой всадник оседлал свою золотую лошадь за спиной Линкольна. С высоты площадки мемориального комплекса Анук любуется открывающейся перед ней панорамой города. Утопающий в зелени Вашингтон с серпантином мостов через Потомак сияет в утренних лучах солнца. Картина напоминает макет в натуральную величину. Все слишком ненатурально и красиво, чтобы быть реальным. Город-мавзолей с более оживленным движением, чем на дорогом кладбище.
— Вы ждете кого-то?
Она с досадой оглядывается. Перед ней стоит довольно молодой человек. Его возраст трудно определить. У него такие же длинные волосы, как у Людовика XIV на гравюрах; кроме того, он еще носит бороду, черные красивые глаза. Хиппи, но опрятного вида, с рюкзачком на спине.
— Из Германии?
— Нет, — говорит она. — Я не немка. Я француженка.
— Это ваш чемодан?
Она забыла про свой чемодан, который принес ей хиппи.
— Я видел, как вы сидели на чемодане, а затем встали, чтобы обойти памятник… Ваш чемодан может исчезнуть…
— Спасибо, — говорит она. — Почему вы ряженный под Иисуса?
— Я вовсе не ряженый, — отвечает он. — Я такой и есть.
Он все еще держит ее чемодан.
— Куда его поставить?
— Туда, где вы его взяли.
Анук возвращается на прежнее место перед памятником. Хиппи опускает чемодан на белый мрамор. Анук садится на него.
Молодой человек устраивается рядом с ней на последней ступеньке лестницы.
— Мне не нужна компания, — говорит она.
— Памятник принадлежит всем. И ступеньки тоже. Мне нравится сидеть рядом с вами. Мы находимся в свободной стране.
Анук пожимает плечами.
Хиппи скидывает со спины свой рюкзачок, вынимает из него кусок хлеба, разламывает пополам и протягивает Анук половину.
— Возьмите…
— Я не голодна. Спасибо.
— Потом, — говорит он. — Вы съедите его потом.
Внезапно она чувствует себя так, словно кто-то толкнул ее. Ее охватывает беспричинный ужас.
«Внимание», — сказал дедушка.
В этом ожидании, которое уже начинает казаться ей бесконечным, она вспоминает деда. Ей кажется, что она слышит его голос:
«Сила церкви в мистификации. Если ты разоблачишь этот обман, то останешься ни с чем. Выбор? Какой? Обманывать или быть обманутым?»
— Здесь много народа, — говорит хиппи, аккуратно поглощая хлеб. — Место национального паломничества.
— Я пойду отсюда, — произносит она.
Однако не двигается с места.
Уже двадцать минут двенадцатого. «Стив? Стив, умоляю…»
— Вам некуда спешить, — говорит хиппи. — Я тоже не тороплюсь.
— Чем вы занимаетесь в жизни? — спрашивает Анук.
В тревожном ожидании ей хочется с кем-то поговорить.
— Я решил пройти пешком всю Америку, — отвечает хиппи. — Я буду ходить всю оставшуюся жизнь. Если мне повезет и моя жизнь окажется долгой, то я смогу увидеть очень многое… А если не повезет, то совсем немного… Ходить… Это все равно что коснуться вечности…
— Вы — католик? — спрашивает она, чувствуя, что холодеет от ужаса… «Если Стив не придет…»
— Нет, — отвечает хиппи. — Я не имею к этому никакого отношения. У меня прямой контакт с Богом-отцом; мне не нужны посредники… Не надо так пугаться… Мисс…
Она еле сдерживает слезы. На площадку валом валит народ. Люди обходят стороной эту странную парочку молодых людей, один из которых ест кусок хлеба.
— У меня есть и вода…
— Я не хочу пить…
— Позднее, — говорит молодой человек, — вы почувствуете, что у вас обгорело на солнце лицо… Пересядьте в тень. Ну-ка, вставайте.
Анук встает. Хиппи поднимает ее чемодан, проходит вперед по площадке и ставит его в тени за колонной.
— Когда солнце повернет, надо будет передвинуться…
У Анук стучат зубы.
На хиппи надеты легкие холщовые брюки. Ворот его рубашки распахнут на груди. Он отпивает глоток из дорожной фляги, которую вынул из своего рюкзачка.
— Не хотите?
— Нет, — отвечает Анук.
Она не может сдержать слезы. Они тихонько стекают по ее щекам на подбородок, а затем капают на блузку.
Хиппи протягивает ей носовой платок.
Она смотрит на клочок белой ткани. У этого нищего бродяги чистый платок.
— Я не грязный, — говорит он.
— Нет, нет, спасибо. Не надо платка.
— Позднее вы возьмете его…
На площадку все прибывает народ. Здесь устанавливается вечное движение толпы, которая поднимается вверх по лестнице, и толпы, которая спускается по этой же лестнице вниз.
