Мила Бояджиева - Сладкий роман
Я позволила и до поздней ночи не могла оторвать скрипача от листов ему хотелось играть ещё и еще, выхватывая сверкающие драгоценности из моей сокровищницы.
- Мсье Карно, я очень благодарна вам. Вы чудесно играли. Готова поклясться, что второй раз в жизни получаю такое удовольствие от скрипки, завершила я затянувшийся за полночь концерт.
- Первым исполнителем, конечно, был ваш друг? Спасибо, - это прекрасный комплимент... Ну что вы, мадам, здесь слишком много... - Карно не решался взять протянутые мной деньги. - Ведь мне и самому доставило удовольствие сыграть это... Я очень советую вам передать ноты в хорошие руки, если о них не заботится сам автор. Вы не представляете, какие грязные истории случаются на музыкальном Олимпе. Вас могут просто-напросто ограбить и в один прекрасный день вы услышите эти вещи под совсем другим именем... Поверьте, - я хорошо изучил эти трюки...
- Благодарю за совет, маэстро. Приму все меры, чтобы сберечь свою музыку.
В сейфе адвоката я оставила копию альбома "Dixi de Visu", а в тщательно составленном завещании оговорила, что подлинник является собственностью господина Артемьева, как и моя часть усадьбы Вальдбрунн, унаследованная от Клавдии Штоффен. Денежные счета я завещала Алану Герту "в фонд творческих исканий".
...Ал поймал меня по телефону, как только я переступила порог своего дома после визита в Москву.
- Что это значит? Мне уже известно, что ты была в России. Твой русский "кузен" - действительно так серьезен? Или это очередная дурь, Дикси?
- Меньше всего мне хотелось причинять тебе боль.
- Да, подходящий момент для скандала. Кажется, съемки пока откладываются. Мой продюсер слинял. Я тоже не на взлете. Займусь чем-нибудь другим. Скис, словно выжатый лимон. Объект для насмешек и сострадания. Удар ниже пояса, Дикси.
- Умоляю, прости меня когда-нибудь, когда сможешь. Наверно, это та самая "мозговая любовь", похожая на чуму. Я просто больна, Ал.
- Детка, не натвори глупостей. Если твой чумной принц окажется дерьмом - а я это точно предвижу, возвращайся. - Он попробовал иронично рассмеяться. - Мы будем разводить детей и печатать автомобильные покрышки на моем заводике.
- Нет, милый. Я выхожу замуж за кузена. А деньги у тебя обязательно появятся, как и творческий голод. Хорошего тебе аппетита, Ал.
...В завещании я так и указала - "Алану Герту на обеспечение творческих поисков в области киноискусства".
Мне пришлось поломать голову над тем, кому же оставить свою парижскую квартиру. Вот, что значит, - не иметь наследников: приходится думать о благотворительности, воображая неожиданную радость осчастливленного лица и его горячие благодарные слезы. Таковым лицом легче всего представал в моем воображении Чак - уж он-то не даст соскучиться этим апартаментам, и особенно, голубой спальне. В конце концов, я сильно провинилась перед ним, а требование (высказанное в посмертном письме) - принимать на моей кровати лишь дам с голубыми глазами, не будет уж слишком обременительным. Не стану же я, в самом деле, рассчитывать, что Чакки посвятит свою интимную жизнь "мемориальным свиданиям", воображая при каждом новом сражении, что имеет дело со мной.
А Лола получит картины деда. Только вряд ли это сможет порадовать старушку или облегчит её горе. Она и впрямь любит меня. По крайней мере, у женщины, преданной дому Алленов, не будет нищенской старости.
Осуществляя задуманное, я все больше увлекалась, незаметно скатываясь от трагедии к фарсу. Смешно, в самом деле, собственными руками готовить себе смертное ложе - слишком красиво и попахивает бутафорией.
И все же я нашла в себе силы навести последний порядок в доме, выкинув в контейнер для помощи бесконечным беженцам кучу личных вещей - белья, платьев, парфюмерии. Сколько же лишнего барахла разводится вокруг нас этом мире!.. Странно, но я проделываю эту операцию уже второй раз. Правда, дары нищим от хозяйки поместья намного щедрее и за квартиру, которую вскоре опечатает в компании любопытных понятых полицейский инспектор, мне не стыдно - печальный покой, чистота и письмо со шкатулочкой для Руты Валдис: хорошенькие вещицы, которые она так любила: бирюза, резные тибетские деревяшки, флорентийские кораллы и даже памятная клешня краба на замусоленном ремешке.
Перед тем, как закрыть за собой дверь, в плаще и с дорожной сумкой на плече, я вернулась к молчаливому телефону. Код Москвы и номер Артемьева набрался сам собой, но трубку никто не взял. Никто не ринулся на частые, призывные гудки, захлебывающиеся, как мольба о помощи... В Москве три часа дня, значит, все разошлись по своим делам. Я представила стоящий в коридоре на полке старомодный зеленый аппарат, старательно призывающий отсутствующих хозяев.
И ещё один завершающий штрих - код Рима, вялый голос Сола, тут же снявшего трубку:
- Спасибо, что не забываешь. Слышал, скоро свадьба? Мои поздравления. Алан - стоящий парень.
- Как твоя поясница, Сол?
- Хандрю, валяюсь. Каждый день принимаю толщенную сестру милосердия, сажающую пчел на мою задницу.
- Надеюсь, ты фиксируешь процесс излечения на кинопленку?
- Увы. О работе забыл. Даже свадьбу твою не удастся снять. Веселись, крошка, под другими объективами... Кода намечено торжество?
- Я тебе сообщу. Выздоравливай, старикан. Через две недели мое сотрудничество с фирмой заканчивается, жаль. Так хотелось получить семейную хронику, снятую профессионалом.
С легкой печалью я опустила трубку - жуткая "фирма", совсем недавно приводившая меня в брезгливый ужас, отправилась на свалку вместе с ненужным тряпичным хламом.
Сол прозевал мою встречу с Маклом в замке, не ведал о визите в Москву, и не мог знать, что слышал мой голос в последний раз... Интересно, расскажи я о запланированном "полете", - покинул бы обессиленный Соломон свою кровать, чтобы лично запечатлеть дорогостоящий трюк? Или прислал бы коллег? Неплохо, если бы под Башней дежурила целая съемочная бригада: "коронная роль Дикси Девизо". Значит все таки "роль" - демонстрация, тщательно спланированная акция. Месть или последнее сопротивление униженной души, не смирившейся с непонятостью.
...Прощай, лживый, нелепый Микки, прощай, "мадемуазель Д. Д.", не успевшая стать разумной и сильной, гуд бай, симпатяга Ал, славный Чакки и старина Сол, которому я завещаю тетрадку с крокусами. Что бы ни случилось со мной в раю или аду, моя рука не коснется этих страниц... Откровений и ошибок больше не будет. А будет - где-то, когда-то, обязательно будет вот что:
На серебристой от лунного света Башне зазвучит одинокая струна медленно, призывно, настойчиво. Скрипка Майкла лишь нащупает эту мелодию, всеми узнанную, любимую и всех соединяющую. Звуки окрепнут, их подхватит незримый оркестр, вспыхнут, ослепляя ночь, софиты. И тогда из темноты в блеск, в праздник, в радость воспоминания и всепрощения выйдут все, кто сыграл свою роль в нашем "фильме": Эрик и Ларри, Рудольф и Клавдия, Скофилд и Сесиль... Все-все: маленькие и большие, плохие и хорошие. Мы возьмемся за руки и закружим, смеясь сквозь счастливые слезы... Ведь ничего другого не может быть. И никто уже не сомневается, что именно этот финал завещал нам всем Федерико Феллини. Великий Мастер в своем бессмертном Пророчестве, которое, чтобы не вспугнуть воинственной красотой застенчиво-робкую истину, назвал совсем просто: "8 и 1/2".
Дикси прибыла в Вальдбрунн без предупреждения и тут же сообщила Рудольфу, что намерена лишь переночевать. Причем, в комнате Клавдии, той самой, что баронесса завещала лично ей и посещением которой она до сих пор пренебрегала.
- Кабинет хозяйки, извините, покойной хозяйки, находится на третьем этаже западного крыла. В том, что примыкает к Башне, - объяснил Рудольф, провожая Дикси наверх. - Баронесса велела запереть его пять лет назад, поселившись в первом этаже. Но следила за тем, чтобы в комнате поддерживался порядок.
Они поднялись по лестнице и Рудольф распахнул высокие белые двери:
- Эти апартаменты были отделаны для новобрачных летом 1928 года. С тех пор подвергались лишь незначительному обновлению. Хозяйка не хотела ничего менять здесь.
Комнаты третьего этажа, действительно, сохранили следы юного жизнелюбия. Белый лак, позолота, мерцание хрусталя, прорывавшиеся сквозь налет пыли, кисейные занавеси и редкую холстину, окутывающую люстры, создавали ощущение праздничности. Рудольф поспешил распахнуть шторы.
- Не надо. - Остановила его Дикси. - Зажгите свечи. Кажется, владелица этой комнаты предпочитала именно их.
Комната Клавдии оказалась просторной и светлой. Даже при свечах она обещала подарить ощущение весенней свежести тому, кто дождется первых лучей солнца: здесь были собраны лишь голубые тона, соседствующие с чуть замутненной временем белизной.
В углу, развернутый так, чтобы музицирующий мог окунать свой взгляд в распахнутые окна, белел кабинетный рояль с золотой меткой "Bechstein". Над пузатым бюро висел портрет хозяйки в легком платье с пучком васильков у корсажа. Насмешливо вздернутый подбородок, русые завитки, падающие на шею, синие глаза, сосватавшие ей в пожизненные спутники лазурные атласы, синие бархаты, васильки, фиалки, сапфиры... Дикси хотелось верить, что эта женщина, странно похожая на нее, прожила красивую жизнь, а синева её глаз, не поблекшая к старости, дарила вдохновение влюбленным. Кто был её избранником, - барон, почему-то пренебрегавший портретами, или другой, скрытый тайной?
