Мэри Уэсли - Разумная жизнь
— Извини, — сказал Космо.
— Когда же вы наконец меня вкатите наверх? Я не хочу ничего пропустить.
— А вы что-нибудь отмечаете?
Космо перебрал в уме несколько исторических дат.
— Мы ничего не отмечаем, — заявила женщина в кресле. — Это ее идея немножко развлечься в конце сезона. И она дала барашка.
— Отмечаем конец сезона, — подтвердил мальчик.
— Как туристы, путешественники, — кивала женщина.
— Я понял, — Космо собирался остановиться. Добравшись до вершины, он удивился сам себе — с чего это он ввязался во все это? Он отошел и сел в сторонне на камень. Ему незачем здесь оставаться. Женщина в кресле едва поблагодарила его.
Кроме общего костра, был еще один, посерьезнее: над ним мужчины поворачивали барашка на вертеле. Жир сочился в огонь, и пламя вспыхивало еще ярче, освещая мужские лица. Молодые женщины держали младенцев на руках, а детей постарше — за руку. Дети и подростки гонялись друг за другом и вопили. Женщины выполняли указания из инвалидного кресла, на ветру приспосабливали скатерть на самодельном столе, на котором стояли корзины с бутылками пива. Женщина в инвалидном кресле кричала:
— Не так. Делайте, как я говорю.
Носились собаки, путались под ногами. Мужчины, костровые, хлебнули пива. Космо подумал: ну просто сцена из Брейгеля. А потом с печалью: не оригинально. И не лучше ли ему уйти, но они, заметив, что он уходит, могут подумать, какой невоспитанный. И Космо сидел.
Барашка сняли с вертела под всеобщие радостные вопли. Женщина в инвалидном кресле выкрикивала приказания резким голосом, но мужчины не слушали и разделывали тушу. А потом стали раздавать куски мяса. Один направился к Космо, поддерживая кусок бумажной тарелкой. Тяжелым взглядом он оглядел его, протягивая тарелку. Космо почувствовал, что должен объяснить свое присутствие, но мужчина вторую тарелку понес кому-то позади Космо, кого не освещал костер.
Космо и не знал, что за его спиной есть еще кто-то. Он думал, что он самый крайний. Ему стало неловко. И на виду у всех он боялся оглянуться. Потом подумал: это же смешно. Мне полсотни лет. И чего я должен бояться?
Уже много выпили, и вокруг костра раздавались звонкие нестройные крики и хриплый смех. Космо снова подумал, что ему надо уйти. Его же не приглашали. Но должен ли он проститься, вежливо поблагодарить или лучше исчезнуть незаметно? А может, поблагодарить женщину в инвалидном кресле? Разве не он помог ей въехать на холм? Может, она хозяйка?
Встав, Космо почувствовал, как свело судорогой ногу, он топнул, чтобы избавиться от неприятного ощущения и повернулся, увидел за спиной человека с бумажной тарелкой и куском мяса. На камне сидела женщина в куртке, джинсах, веллингтонских сапогах. У ног сидела собака. Она наблюдала за хозяйкой. Хозяйка — за ним. Космо не видел ее лица, но подумал, вот она подойдет. Я могу поблагодарить ее, извиниться, что так вломился, объяснюсь, во всяком случае, так будет вежливо. Когда он шагнул к женщине, костер вспыхнул, и он узнал Флору.
Он, должно быть, стоял как вкопанный, когда трое мужчин отделились от толпы и приблизились. Они держали кружку с пивом. Он уже чувствовал их дыхание. Один из мужчин, нависая над Космо, спросил:
— Флора, все в порядке? Он к тебе не пристает? Может, его выпроводить?
— Нет, все в порядке, Джим. Я его знаю. — Потом она сказала Космо: — Они думают, что, может, ты из министерства. У нас нет разрешения на костер. Так ты из министерства?
Космо подумал, что ее голос не изменился.
— Я не из министерства.
— Ну, значит, не шпион, — рассмеялся Джим. Он оказался дружелюбным парнем.
— Ну, я как-то влез в вашу компанию. Я хотел попрощаться и поблагодарить — может, ту леди, в кресле? Она, кажется, главная здесь?
Флора улыбнулась, а мужчины расхохотались. Космо понял, что ошибся. Он сказал Флоре:
— Я забыл, как ее зовут.
— Все называют ее Прирожденный Лидер. Такой тип.
Немного смущенный Джим махнул рукой.
— Ну ладно, если все в порядке, мы пойдем посмотрим, как там с музыкой. — И они ушли с кружками. Флора крикнула им вслед:
— Спасибо, Джим.
В свете костра он видел ее волосы, все еще густые, темные, зубы, когда она улыбалась Джиму, белые и ровные. Он вообще-то не помнил, какие у нее были зубы.
— Портативный граммофон и гармоника?
— Поп-музыка, они запускают от аккумулятора лендровера. Я вообще-то толком не понимаю.
— И я тоже, — сказал Космо. — Можно я минутку посижу? Мои ноги что-то подводят. — Флора подвинулась на камне. Собака понюхала его брюки.
— Его зовут Тонтон? — И погладил пса.
— Нет.
Немного погодя Космо сказал:
— Вообще-то с моими ногами все в порядке. Я силен, как конь.
— Хорошо, — кивнула она.
— Дело в том, что они дрожат, и я думаю, что может случиться разрыв сердца.
— Ну не надо, пожалуйста.
Собака положила морду Флоре на колени и зарычала.
— Он очень боится костра, вот мы и сидим в стороне.
На холм вкатили лендровер. Чей-то голос прокричал:
— Пробуем, пробуем! — И воздух взорвали голоса братьев Эверли.
— Когда твои друзья пошли на меня, я понял, насколько я чужой, и почти испугался.
— Им это нравится. — Она рассмеялась.
Братья Эверли пели: „Возвращайся“, а голоса дрожали на ветру. Флора склонилась к уху Космо и спросила:
— Как Джойс? — Ее дыхание щекотало ему шею.
— Мы были женаты пять минут. Ты разве не читала про развод в „Таймс“?
— Я перестала читать „Таймс“.
— Я хотел тебя найти. Но мне не хватило характера. Я знал, что могу найти твой след через Ирену Тарасову. Однажды я съездил в Бретань, но это было ужасно. Там твоего следа не осталось. Потом я подумал, что если бы я нашел тебя, то ты могла бы меня отшить.
— Ты сам отшил меня, уехав в Алжир.
Она была в ярости.
Перекрикивая битлзов, Космо завопил:
— Это была глупая ошибка! Ты должна была понять!
Собака вскочила и оскалилась.
— Я думала, что ты едешь на смерть. И не хотела быть втянутой в это дело, — успокаивая собаку, сказала Флора.
— Боже мой! — закричал Космо. — Меня уже не могли убить! Я ехал работать за столом.
Флора подумала: мы уже выросли и должны лучше владеть собой. И замолчала.
— Я помню, как ты выходила из моря с собакой и несла в узелке одежду. Ты была тогда очень самостоятельная.
И тогда он закричал ей: „Идиотка!“
— По-французски, — вспомнила она.
Молодежь танцевала вокруг костра. Мужчины, жарившие барана, пили и смеялись. Краем глаза смотрели на Флору. С ней было все в порядке.
— Пора уходить, — сказал Джим, и его голос подхватил ветер.
Матери уводили детей, женщины постарше спускались с холма, толкая перед собой кресло, из которого доносились предостерегающие крики.
— Надеюсь, они ее не опрокинут.
— Тебе она нравится?
— Она добрая.
— Но во все вмешивается?
— Ну, это ее неотделимые качества.
Космо подумал о матери. Он не должен говорить о ней с Флорой. Что же такое безопасность?
— Все годы в Лондоне, когда ты, как говоришь, работала горничной, что ты делала? — Он задавал ей этот вопрос, когда они сидели бок о бок в поезде.
— Я ходила в театр, на дешевые места. В музеи, галереи.
Кто ходил с ней в галереи, кто делил с ней ее радости, кто был частью ее в те потерянные годы?
— Одна? — с сомнением спросил он.
— Обычно да. — Это менее опасно, меньше волнений. Привычки детства умирают с трудом.
— Ты все еще предпочитаешь жить и работать в деревне? Ты довольна? Тогда, в поезде, ты говорила, что была довольна. — Это раздражало его, как она могла быть довольна, возмущался он.
— У тебя скоро истощится запас невинных вопросов. — Флора почесала собаку за ушами, глядя прямо перед собой. Голос ее был тверд.
— Хорошо. Ты замужем? Ты живешь с кем-нибудь? У тебя много любовников?
Флора сказала:
— Фу, как смело.
— Ну?
— Ты такой же в суде?
— Намного лучше. Парик придает солидности, а мантия устрашает.
— Ах.
— Ну так?
— Не замужем. Ни с кем не живу. Да, у меня были любовные связи. — Глядя на мужчин, затаптывающих остатки костра, она подумала, было бы странно, если бы у меня их не было. Те любовные связи были мимолетны и приятны, без риска оказаться в беде. — Ты не спрашивал, есть ли у меня дети. У меня их нет.
„Мне кажется, — подумал Космо, — я никогда не оставался с ней наедине. Всегда вокруг какие-то люди! Хотя однажды я встретил ее одну, на реке, но глупейшим образом упустил свой шанс. Черт бы побрал всех этих людей. — Он вспомнил французского офицера и полковника из Техаса в поезде. — Но мы были одни, совсем одни, — вспоминал он, — впервые, на пляже“.
Костер догорел, люди уходили. Мужчины загружали разобранные столы в лендровер. Раздавались крики:
